Автокефалия Русской Церкви

Грамота Константинопольского собора об основании Московского Патриархата 8 мая 1590 года. Пергамент, чернила (на греч. яз.). Грамоту подписали 106 человек: патриархи Константинопольский Иеремия II, Антиохийский Иоаким и Иерусалимский Софроний, а также 42 митрополита, 19 архиепископов и 20 епископов. 

http://krotov.info/library/11_k/ar/tashev_10.html

Антон Карташев

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

Том второй

К оглавлению

 

 


Патриарший Период (1586-1700).

Введение.

Мы уже отметили условность выделения времени русских патриархов в особый период. Но, с другой стороны, мы признали и то объективное основание, которое продиктовало старым историкам русской церкви видеть в патриаршем времени новую главу истории, посколько после Смуты вся русская государственность и культура обновились и двинулись вперед навстречу неизбежным реформам всей русской жизни в направлении ее синтеза с Западом.

Мечта о русском патриаршестве неизбежно возникла в половине ХV в. в момент сознания русской церковью перехода на нее из павшего Цареграда вселенской миссии Православия. И один из идеологов этой миссии, посольский толмач Димитрий Герасимов, автор "Повести о белом клобуке," в своем поэтическом прогнозе пророчески предвидит и предсказывает русское патриаршество: "И патриаршеский великий чин от царствующего сего града такожде дан будет рустей земли во времена своя и страна та наречется светлая Россия, Богу тако изволившу прославити тацеми благодарении русскую землю, исполнити православия величество и честнейшу сотворити паче первых сих." В таком самодовлеющем, в сущности автокефально-патриаршем самосознании московская церковь и начала тогда свою историю, разорвав с греками. Что разрыв был полный, на это есть много указаний. Припомним здесь решительные слова вел. кн. Василия III Ивановича в письме к архиепископу новгородскому Ионе по поводу претензий КП патриарха Дионисия в 1469 г. на насильственную отдачу русской церкви под власть бывшего униата, митрополита западно-русского Григория: "да того ми посла патреарша, ни Григореева, и в землю свою впущать не велеть: не требую его, ни его благословенья, ни его неблагословенья, имеем его от себя, самого того патреярха, чюжа и отреченна и его посла и того окаанного Григорья: тебе бы, нашему богомольцу, ведомо было" (Рус. Ист. Библ. т. VI № 100, с. 59). Слова эти были ответом на заявления патриарха Дионисия о незаконности московских митрополитов, потому что они "ставятся собою самочинно и бесчинно," т. е. без благословения КПля. Но заносчивость КП не могла быть поддержана всем греческим Востоком, ибо положение глубоко изменилось с падением КПля, как государственной опоры Православия. Материально на место Цареграда встала царская и богатая Москва. Обнищавший православный Восток решительно к ней потянулся. И Москва использовала эту тягу с целью ликвидации канонической шероховатости, возникшей между ней и вселенской патриархией. Не только иноки Св. Горы и ее славянских монастырей пренебрегали фактом формального разрыва между Москвой и КПлем и смело обращались за милостыней в Москву, рассыпая комплименты московскому царю и русскому православию, но даже и патриархи иерусалимские и антиохийские делали то же самое и готовы были от себя делать прямые формальные заявления о беспорочности московского православия и православности московского царства. Так, еще в 1464 г., при митр. московском Феодосии, иерусалимский патриарх Иоаким собирался приехать в Москву, по выражению митр. Феодосия, "хотя нам по свышней ему силе благодати св. Духа дати свое благословение от руки своея." При этом митрополит Феодосий, критически кивая на Цареград, прибавляет, что Сионский храм патриарха Святой Земли "всем церквам глава и мати сущи всему православию." Известный канонист проф. А. С. Павлов доказал, что это Иоакиму иерусалимскому принадлежит изданная в I т. Акт. Ист. грамота какого-то патриарха русскому велик. князю с благословением и такой формулой: "имеет наше смирение господарство твое прощено во всем церковном запрещении." Таким обходным путем, де факто и де юре КПльское запрещение на русскую церковь постепенно ликвидировалось, сводилось на нет. Смиряемый угнетением и обнищанием Восток должен был признавать и исповедывать православие московского царства и его иерархии. В 1517 г. игумен Синайской обители Даниил величает московского князя полным титулом греческих василевсов: "самодержавным, боговенчанным, величайшим, святым царем всея Руси." Даже сами КПльские патриархи непоследовательно забывают о своем отлучении. КПльский патриарх Феолипт в 1516-17 гг. пишет московскому митрополиту Варлааму на адресе: "Всесвященному митрополиту московскому и всея Руси, нам же государю и владыке набожнейшему." Московские цари не были пассивны, но и прямо добивались получить окончательное и формальное признание со стороны вселенских патриархов и автокефалии своей церкви, и законности совершенного над ними в лице Ивана IV царского венчания. У канонически-совестливых москвичей было сомнение, что это венчание было все-таки совершено митрополитом, а не патриархом, как было в Византии. И вот, когда в 1556 году пришел в Москву от КП патриарха Дионисия за милостыней Иоасаф митр. Евгриппский, то царь Иван IV захотел получить, пользуясь этим случаем, от самого КП патриарха, кроме его комплиментов "святому царству," еще и формальное подтверждение бывшей коронации. При виде этой трогательной скромности, греческий иерарх, вероятно, не без лукавой улыбки, написал в Москву в ответ, что венчание на царство, совершенное митрополитом Макарием, "не крепоствует," что по закону не могут совершать его не только митрополит, но и другие патриархи, кроме римского и константинопольского; поэтому патриарх посылает в Москву своего особого экзарха-митрополита, "да совершит он божественное таинство и благословит государя-царя, как бы от лица патриарха, имея власть творить всякое начало священства невозбранно, как экзарх патриарший истинный и соборный." Но на это уничижение московский царь не пошел и отослал в 1557 г. вместе с экзархом Иоасафом в КП своего посла, архимандрита Феодорита (просветителя лопарей) с богатой милостыней и настойчивым ходатайством простого признания. В результате, после некоторых проволочек, уже преемник Дионисия, Иоасаф II, в 1562 г. прислал соборную грамоту, которая разрешает царю Ивану Грозному "быти и зватися царем законно и благочестно"; "царем и государем православных христиан всей вселенной от востока до запада и до океана" с поминанием его на востоке в святых дептихах: "да будеши ты между царями как равноапостольный и славный Константин." Так бедность и милостыня сделали свое дело: засыпали канонический ров между Цареградом и Москвой, формально длившийся 83 года (1479-1562 г.). И вершители судеб московской политики во благовремении подняли вопрос о провозглашении Москвы патриархатом по всей законной форме через самих восточных патриархов.

 

 

Учреждение Патриаршества.

Этот момент на редкость богато представлен источниками и освещен в литературе. Кроме "Истории Русской Церкви" т. 10 митр. Макария, он по архивным материалам описан проф. прот. П. Ф. Николаевским ("Хр. Чт." - 1879 г.) и вновь изучен проф. А. Я. Шпаковым (Одесса, 1912).

Архивные источники находятся: 1) больше всего в Московском Архиве Мин.Ин. Дел. Это так наз. "греческие статейные списки" бывш. Посольского Приказа. Затем следуют: 2) Сборник № 703 московской синодальной (бывш. патриаршей) библиотеки (выписки из дел бывш. Патриаршего Приказа). 3) Сборник документов в Соловецкой рукописи № 842 (Библиотеки Казанской Духовн. Академии). Из иностранных и иноязычных (греч.) источников, кроме писем современных восточных иерархов (п. Иеремии II, п. Мелетия Пига), рассеянных в разных русских изданиях, особенно примечательны два мемуарных источника, вышедших из-под пера двух епископов греков, спутников в Москву патр. Иеремии и соучастников в учреждении русского патриаршества:

а) Мемуары Иерофея, митрополита Монемвасийского. Издание в прилож. к Κ. ΣάθАς. ВιоγρАψικоν σχεδίАσμА Пερί τоυ Пχоυ Ιερεμίоυ В Εν АθήνАις. 1870.

и б) Мемуары Арсения митр. Элласонского. Напечатано с русс. переводом проф. А. А. Дмитриевским в "Труд. Киевской Дух. Академии," 1898-99 гг. И еще того же Арсения описание поставления патриарха Иова в нелепой стихотворной форме (напечат. там же в "Тρ К. Д. "(АК.

Мемуары особенно ценны вскрытием закулисных подробностей. В официальных актах, как всегда, много условной фальши. Эта серия документов восполняется давно изданными, так называемыми:

а) "Уставными Грамотами об учреждении патриаршества (напечат. в "Собрании Государственных Грамот и Договоров" т. II);

б) "Уложенной Грамотой Московского Собора 1589 г." (напечатанной в Никоновской Кормчей 1653 г. и в "Жезле Правления");

в) "Соборной Грамотой Восточных патриархов 8. V. 1590г." (IВidеМ и, кроме того, в нов. изд. Rеgеl "Аnаlесtа Вуzаntinо-Russiса" СПБ. 1891 г.);

г) Постановление КПльского собора 1593 г. о месте русского патриарха (в славянском переводе изд. в "Скрижали" 1656 г. и в русском переводе в "Тр. Киев. Духовной Академии" 1865 г., октябрь).

Не упоминаем других второстепенных источников.

 

* * *

Русские историки (Карамзин, Костомаров) при объясненин возникновения русского патриаршества слишком много значения придавали честолюбию Бориса Годунова, проведшего своего ставленника Иова в митрополиты и затем украсившего титулом патриарха. Хотя и нельзя отрицать, что честолюбивый Борис Годунов, задумав перевести ослабевшую династию Рюриковичей в русло своего рода, хотел закрепить в сознании народном свое грядущее воцарение мистикой именно патриаршего венчания, как и подобало действительному наследнику сана византийских царей всего православия, но главная причина лежала глубже.

Идея патриаршества органически выросла из всей истории русской митрополии московского периода. Она была у всех на уме. В эти годы конца ХVI в. был очень волнующий повод для учреждения Москвой у себя патриаршества. То был исход вековой распри из-за церкви и православия с Литвой-Польшей. Витовт в начале ХV в. (1415 г.) добился отделения киевской части митрополии от Москвы. А сейчас это отделение там уже завершалось унией, т. е. присоединением к Риму (1596 г.). Одним из мотивов унии иезуиты выдвигали "дряхлость" греческого Востока. И уже этим одним они возбуждали в москвичах интерес к полной автокефальности, равночестности и даже превосходству над греками в форме русского патриархата. Проф. П. Φ. Николаевский писал: "Недоверие русских к грекам намеренно поддерживалось и врагами православия, иезуитами, которые, в видах отклонения западно-русских православных от КПля и от Москвы, в ХVI в. настойчиво проводили мысль об утрате чистоты веры и церковных порядков греками и сносившимися с ними москвичами. Греческая церковь, писал иезуит Петр Скарга, давно страдала от деспотизма византийских государей и подпала наконец самому позорному турецкому игу; турок возводит и низводит патриархов; патриарх и клир отличаются грубостью и невежеством; а в такой рабской церкви не может быть и чистоты веры. От греков переняла веру и порядки и Русь; она сносится с Востоком; оттого и в ней нет чистоты веры, нет чуда Божия, духа любви и единения. Такие отзывы латинян о русской церкви переходили и в Москву; конечно, они не могли нравиться русским, но поддерживали в них нерасположение к грекам и наводили на мысль об ином устройстве церковных иерархических порядков в России, о возвышении русской иерархии не только в собственном сознании, но и в глазах западно-русского православного населения и всего христианского мира." Весьма вероятно, что внушения П. Скарги в идейно руководящих московских кругах действительно оживляли едва улегшуюся со времени Флорентийской унии грекофобию и, главное, льстили надеждой, что сама юго-западная Русь, уже раздавленная под пятой латинства, воспрянет духом от сознания того, что ее старшая сестра - русская церковь уже стала патриархатом, что Восток не умирает, а возрождается и зовет к тому же возрождению своих братьев в Литве и Польше. Национальный престиж Москвы, государственный и церковный, всегда имел между прочим в виду этот большой исторический вопрос: кто победит в гегемонии над восточно-европейской равниной - "кичливый лях иль верный росс?" (Пушкин).

Вопрос о патриаршестве буквально вспыхнул в Москве, как только получилась весть, что на границе Руси появился патриарх Антиохийский Иоаким, который, как мы знаем, проехал через Львов и Западную Русь в самый важный момент ее жизни, накануне печальной памяти Брестского собора, и вовлечен был в активные действия на защиту православия. Появление восточного патриарха на русской почве являлось небывалым фактом за всю историю русской церкви.

У москвичей поднялось и чувство привычного почтения к своим отцам по вере, наследникам славы древней церкви, и жажда показать свое благочестие и блеск царства. Возник вместе и прямой расчет сделать большое дело - начать переговоры об учреждении патриаршества. К этому они и приступили.

Встреча патриарха была пышной в отличие от "никакой" в Польше и Зап. Руси. Уже это одно не могло не льстить восточным патриархам и не радовать их. По приказу из Москвы, смоленскому воеводе велено было встречать патриарха "честно," доставить ему все удобства, продовольствие, и с почетной охраной сопровождать до Москвы. 6-го июня 1586 г. патриарх Иоаким прибыл в Смоленск и оттуда препроводил свое письмо к царю Федору Ивановичу. Этот патриарх уже писал прежде Ивану IV и получил от него 200 золотых. Письмо патр. Иоакима было полно византийских, т. е. неумеренных похвал московскому царю: "если кто виде небо и небо небеси и вси звезды, аще солнца не виде, ничтоже виде, но егда видит солнце, возрадуется зело и прославит сотворшаго и Солнце же наше правоверных хрестьян в днешние дни, - ваша царьская милость едино межи нами есть." Исходя из этого, московский царь легко мог ставить вопрос: пора же наконец "солнцу правоверных христиан" иметь возле себя и патриарха?

Навстречу гостю высылались царем почетные послы, в Можайск, в Дорогомилово. 17-го VI патр. Иоаким въехал в Москву и помещен на Никольскам крестце в доме Шереметева. 25.VI был парадный прием патриарха у царя Федора Ивановича. Но характерно - митр. Дионисий ни визита, ни привета патриарху не делал. Этого не могло быть без соглашения со светской властью. Митрополит явно хотел дать почувствовать восточному просителю милостыни, что он - русский митрополит, такой же автокефальный глава своей церкви, как и патр. Антиохийский, но только глава церкви большей, свободной и сильной, - а потому патриарху следовало бы первому идти к нему на поклон. А так как патриарх хочет обойти это поклонами царю, то и митрополит русский первый "шапки не ломает."

Патриарха по почетному обычаю везли во дворец в царских санях (хотя было и лето) - волоком. Царь принял его в "Подписной Золотой Палате," сидя на троне, в царском облачении, среди разодетых бояр и чинов по чину принятия послов. Царь встал и отошел на сажень от трона для встречи. Патриарх благословил царя и вручил ему в дар мощи разных святых. Тут же передал царю рекомендательное письмо, врученное ему КПльским патриархом Феолиптом вместе с Александрийским патриархом Сильвестром, о помощи Иоакиму в покрытии долга Антиохийской кафедры в 8.000 золотых.

Царь пригласил патриарха к себе на обед в тот же день! Очень большая честь по Московскому чину. А пока указано было патриарху идти в Успенский собор на встречу с митрополитом. Это было преднамеренно, чтобы подавить гостя официальной помпой и блеском и явить русского святителя "на кафедре," окруженного бесчисленным сонмом духовенства, в золотых парчевых ризах с жемчугами, среди икон и рак, обложенных золотом и драгоценными камнями. Бедный титулованный гость должен был почувствовать свою малость пред настоящим главой реально (а не номинально) Великой Церкви. Патриарха встретила почетная встреча в южных дверях. Провели его приложиться к иконам и мощам. А в это время митрополит Дионисий с духовенством стоял посреди храма на кафедре, готовый начать литургию. Подобно царю, по церемониалу, он сошел с кафедры на сажень навстречу патриарху и поспешил первым благословить патриарха. Оторопевший патриарх, хорошо поняв нанесенную ему обиду, тут же через переводчика заявил, что так не следовало бы поступать, но увидел, что никто его не хочет слушать, что не место и не время спорить, и замолчал. Как говорит документ "слегка поговорил, что пригоже было митрополиту от него благословение принять наперед, да и перестал о том." Патриарх прослушал литургию, стоя без облачения у заднего столпа собора. Царский обед после обедни и царские подарки были только золочением пилюли для огорченного патриарха. Фигура русского митрополита, блеснувшая пред патриархом, как олимпийское величие, опять скрылась от него, и он должен был почувствовать, что спорить против высоты русского митрополита не придется. А царю за подарки надо отплатить. Так московские дипломаты создали "атмосферу" для вопроса в русском патриаршестве. И все дело повела светская власть. К ней тянулись патриархи, от нее ждали милостей и получали. С ней обязаны были и расплачиваться. Русская иерархия была избавлена от риска умалиться и попасть в положение смиренных просителей. Она ничего не просила. Она как бы все имела. И восточные иерархи должны были сами почувствовать свой долг перед ней и дать ей подобающий титул патриарха.

Непосредственно за этим днем начались переговоры царской власти с патриархом Иоакимом о патриаршестве. Велись они тайно, т. е. без писанных документов, может быть, из опасения, чтобы польская власть как-нибудь не выступила пред КПльским патриархом против этого. В Боярской Думе царь держал речь, что он после тайного сговора с супругой своей Ириной, с своим "шурином, ближним боярином и конюшим и воеводой дворовым и наместником Казанским и Астраханским, Борисом Федоровичем Годуновым," решил поставить следующий вопрос: "Изначала, от прародителей наших, киевских, владимирских и московских государей - царей и великих князей благочестивых, поставлялись наши богомольцы митрополиты киевские, владимирские, московские и всея России, от патриархов царяградских и вселенских. Потом милостию всемогущего Бога и пречистыя Богородицы, Заступницы нашей, и молитвами великих чудотворцев всего российского царства, а за прошением и молением наших прародителей, благочестивых царей и великих князей московских, и по совету патриархов цареградских (?) начали поставляться особо митрополиты в московском государстве, по приговору и по избранию прародителей наших и всего освященного со6ора, от архиепископов российского царства даже и до нашего царствия. Ныне по великой и неизреченной своей милости, Бог даровал нам видеть пришествие к себе великого патриарха Антиохийского; и мы воссылаем за сие славу Господу. А нам бы испросить еще у Него милости, дабы устроил в нашем государстве московском российского патриарха, и посоветывать бы о том с святейшим патриархом Иоакимом, и приказать бы с ним о благословении патриаршества московского, ко всем патриархам." Для переговоров к патриарху был послан Борис Годунов.

В "Сборнике Синодской Библиотеки" речи Бориса Годунова патриарху Иоакиму и его ответы переданы след. образом. Годунов предлагает Иоакиму: "ты бы о том посоветовал с преосвященным святейшим вселенским патриархом цареградским, а пресвятейший бы патриарх посоветовал о таком великом деле с вами со всеми патриархи... и со архиепископы и епископы и со архимандриты и со игумены и со всем освященным собором. Да и во святую бы гору, и в синайскую о том обослалися, чтобы дал Бог такое великое дело в нашем российском государстве устроилося ко благочестию веры христианския, а помысля бы о том иам объявили, как тому делу пригоже состоятися." Патриарх Иоаким, по изложению этого документа, благодарил от себя и от других патриархов царя московского за все милостыни, за которые восточные церкви молятся о нем, признал, что в России учредить патриаршество "пригоже," обещал посоветоваться с остальными патриархами: "то дело великое, всего собора, а мне без этого совета учинить то дело невозможно."

Странно звучат последние слова. Все почти официальные документы об этом деле тенденциозны. И тут мы невольно чуем скрытое предложение москвичей Иоакиму (м. б. с обещанием уплатить искомые им 8.000 золотых), не откладывая в долгий ящик, самому поставить патриарха, а задним числом искать потом подтверждения.

Переговоры кончились быстро. Иоаким что-то получил и обещал содействовать делу среди своих восточных собратий. Патриарху позволено было посетить монастыри Чудов и Троице-Сергиевский, где он и был с почетом и подарками принимаем 4 и 8 июля.

17-го июля опять почетно был принят на прощанье царем в золотой палате. Царь здесь заявил о своей милостыне патриарху и просил молитв. О патриаршестве не было ни слова. Это еще не было предметом гласности. Отсюда гостей направили в Благовещенский и Архангельский соборы для напутственных молебнов.

Но в кафедральный Успенский собор и к митр. Дионисию патриарх не заходил и никакого прощания с митрополитом у него не было. Обида Иоакима вполне понятна. Но упорное неглижирование Дионисием патриарха не до конца нам понятно. Приходится прибегать к гипотезам. Может быть, просто по разведке в дороге еще в Москву (в Литве или уже в пределах России) оказалось, что патриарх Иоаким о московских митрополитах (в отличие от Киевских-Литовских) выражался, как о самовольно автокефальных и не к пользе церкви независимых от греков. Вот Дионисий, с дозволения царя, и учинил такую демонстрацию зазнавшемуся греку. В Москве умели распределять дипломатические роли...

А, может быть, "пересол" в дипломатии митр. Дионисия принадлежал ему лично, а не царской политике и даже вопреки ей. Политика велась Борисом Годуновым. Дионисий принадлежал к партии противников Годунова. Последний имел своего любимца среди иерархии для замены Дионисия, Старицкого игумена Иова, которого и метил в кандидаты на патриаршество. Донисий мог подозревать, что интригующий Борис, ради своего любимца, согласится пред греками на какую-нибудь тень зависимости от них, ради приобретения пышного патриаршего титула. Отсюда резкая демонстрация Дионисия ради сохранения совершенной автокефалии и достоинства русской церкви. В следующем 1587 г. митр. Дионисий и архп. Крутицкий Варлаам, как открытые противники Бориса, были свергнуты последним, и на место Дионисия быя поставлен митрополитом избранник Бориса - Иов.

1-го августа патриарх с почетным эскортом выехал на Чернигов. Для "подталкивания" московского плана вместе с патриархом Иоакимом послан был подъячий Михаил Огарков (желавший по пути выкупить из турецкого плена своего сына). Огарков повез богатые денежные и вещевые дары патриархам КПльскому и Александрийскому.

 

* * *

В КПле претензия русских могла вызвать только отрицательную реакцию. Подымалась старая и горькая для греков история с возникновением патриархатов болгарского и сербского. Восток прибег к тактике отмалчивания и проволочки. Целый год не было отклика. Но КПль, предвидя необходимость уступки русским, решил по крайней мере их хорошо проэксплуатировать. В этот год десятки восточных митрополитов, архиепископов, игуменов, иеромонахов, монахов потоком пошли через Чернигов и Смоленск в Москву за милостыней.

Спустя год, в конце июня 1587 г. на границу в Чернигов явился посланец от патриарха КПльского и Антиохийского, грек Николай, с письмом патриархов опять о милостыне и с устным наказом от патриархов к московскому царю, что патриархи будто бы предприняли для соборного обсуждения вопроса о русском патриаршестве, а именно: "Цареградской и Антиохийской патреархи соборовав, послали по Ерусалимского и по Александрейского патреархов, а велели им быти во Царь-городе, и о том деле соборовать хотят, что государь приказывал, и с собору хотят послати патреарха Ерусалимского и с ним о том наказать как соборовать и патреарха учинить."

Не сочинил ли всего этого грек Николай на месте уже в Чернигове, чтобы его пропустили за милостыней и не прогнали бы обратно? Так должно быть ярко было любопытство русских приказных на границе, когда они допрашивали Николая по вопросу о патриаршестве.

Тем временем КПльский патриарх Феолипт был свергнут султаном, и на патриаршество был возвращен из ссылки, попавший туда по интригам Феолипта, прежний патриарх Иеремия II (Транос). Феолипт был человек недостойный, материалист и интриган. Когда Иеремия II вернулся, то патриархия была в разорении. По-видимому, за долги Феолипта Порта отобрала кафедральный патриарший храм Всеблаженной (Паммакаристы) для мечети и все патриаршие дома. Иеремии пришлось найти приют в доме валашских господарей. Там была устроена и патриаршая церковка. Иеремии пришлось думать, как восстановить разрушенный патриарший центр. Ему было не до русских дел. Да возможно, что при катастрофе разгрома патриархии и преемство дел ускользнуло от Иеремии, и в его руках не было никаких письменных документов из Москвы. Мог он слышать лишь на словах о делах, затеянных при Феолипте. Иеремия в несчастьи решил смирить свою КПльскую гордость и поехать с протянутой рукой в сказочную Москву, столь богатую и столь наивно чтившую восточных патриархов. И он первый из КПльских патриархов решается ехать в Русь. Но ничуть не смущается, что в Москве ждут срочного ответа на вопрос о патриаршестве. Он едет, так сказать, с "пустыми руками." Этого Москва никак не могла даже предположить, особенно после "обмана" Николая.

Поэтому, когда с дозволения султана Иеремия прибыл в Россию, проехал через Львов и Вильну и появился 24.VI. 1588 г. в Смоленске с большой свитой в 27 человек, в Москве были изумлены. Почему Иеремия, а не Феолипт, о котором знали? Москве известны были внезапные перемены на патриархии и могли думать, что мог явиться претендент на патриаршество сам по себе незаконный. Через Смоленского воеводу Иеремия шлет царю письмо с просьбой приехать в Москву за милостыней, а о патриаршестве ни слова! Для Москвы это было загадкой. Не ответить на ходатайство, (а ответ был обещан через грека Николая), и вдруг просить милостыню?

Воеводам и Смоленскому епископу Сильвестру дан был наказ: встретить патриарха со всем почетом, "как своего митрополита"(!) и в церкви чтобы было "чинно и людно." А почетному приставу, посылаемому сопровождать патриарха до Москвы, Семену Пушечникову, дается "память," чтобы тайно разузнал "у старцев и слуг": действительный ли он патриарх и нет ли другого на его месте в КПле, и есть ли у него какие полномочия и от других патриархов? "Каким он обычаем едет к государю и о чем идет, и из Царя-города он ко государю со всех ли приговору патриархов поехал, и ото всех с ним патриархов ко государю есть какой приказ; и как он поехал из Царягорода, и хто во Царегороде ныне патриарх после его, на его место стал, и Феолиптос, которой преж тово был патриарх, куды ныне пошол, и вперед ему ли Иеремею быти в патриархех, как он назад приедет во Царьгород, или Феолиптосу"?

По-видимому, результат разведки вполне удовлетворил Москву, ибо дальше прием Иеремии шел со щедрой церемониальностью и пышностью.

В Смоленске патриарха и свиту чествовали очень торжественно и до Москвы довезли с обычными тремя почетными встречами на трех остановках. Старейшими членами свиты патриарха были: митр. Иерофей Монемвасийский и архиеп. Арсений Элассонский, оба оставившие нам мемуары. Арсений был учителем греческого языка во Львовской братской школе и пристал к Иеремии со Львова. Русская жизнь ему понравилась, и он решил здесь остаться.

Арсений так описывает въезд в Москву с последней остановки у Дорогомиловской заставы: "Двинувшись из Смоленска 1-го числа июля месяца, через десять дней мы приехали в великую Москву, и за пять миль до великой Москвы царь Феодор и великий митрополит великой Москвы кир Иов выслали навстречу патриарха двух архиепископов, двух епископов, почетных бояр, архимандритов, игуменов, священников, монахов и много народу. Архиереи и царские бояре, прибыв к патриарху, высказали ему приветствие и удовольствие царя, а патриарх, встав с места и простерши руки к Богу и помолившись долго, весьма благодарил царя, и по молитве благословил архиереев и царских бояр, дав им святое целование, равным образом благословил и всех; и все в порядке мы пошли с торжеством и великою честию в великую Москву." Это было 13 июля 1588 г. Гостей провезли по лучшим улицам Москвы среди народа и поместили на Рязанском подворье. Лично от царя к С. Пушечникову здесь присоединяется еще пристав Григорий Нащокин для забот о гостях и для... политического над ними надзора. Стража из трех детей боярских, "которые бы полутче и покрепчае," чтобы зорко следили: как бы кто из греков и турок не проник к ним без спроса? Все сношения с внешним миром могли допускаться только с дозволения посольского дьяка (министра иностр. дел) Андрея Щелкалова: "беречи, чтобы к двору к патриарху и к митрополиту и к архиепископу нихто не приходил из гречан и турчан и иных никаких иноземцев, и его людей никого з двора не спущати...: а хто из иноземцов учнет к патриарху проситца, а патриарх их к себе велит пущати, или патриарх о которых иноземцах почнет говорить, чтоб к нему пущати, и Григорию и Семейке о том патриарху говорити, что они про то скажут государевым боярам и посольскому дьяку Ондрею Щелкалову, а без боярского ведома таких людей иноземцов пущати они не смеют, покаместа патриарх у государя будет." Техника предосторожностей обычная в Москве для иностр. посольств, особенно восточных. Турки имели обыкновение православному духовенству и купцам из греков давать открытые поручения и письма в Польшу и Русь, как дипломатическим курьерам. А еще чаще эти фигуры сами служили шпионажу (между Турцией и Венгрией, Москвой и Польшей и между Польшей и Москвой). В Москве их "берегли." Но это положение арестантов, конечно, обидное и тяжелое. Иерофей Монемвасийский пишет с горечью о полицейском надзоре за ними, о приставах: "люди (они) недобрые и нечестные, и все, что слышали, передавали толмачам, а те доносили самому царю"; патриарха держали как бы в заточении: "никому из местных жителей не дозволяли ходить к нему и видеть его, ни ему выходить вон с подворья, - и когда даже монахи патриаршие ходили на базар, то их сопровождали царские люди и стерегли их, пока те не возвращались домой."

Церковная власть на этот раз, в отличие от поведения митр. Дионисия, перед "вселенским" патриархом выражает все свое почтение и приязнь. Чем объяснить такую перемену тактики? Во 1-х, это был не младший, а старейший из патриархов и притом бывший кириарх для русской церкви. Во 2-х, при нем было много мощей, даримых русской церкви, а Иоаким приезжал почти с голыми руками, просто за одними деньгами. В 3-х, Борис Годунов к этому времени уже заменил Дионисия своим любимцем Иовом, которого он хотел действительно возвысить до патриарха, а Дионисий с его своеобразной "грекофобией," может быть, казался Годунову вредным для данного плана.

На следующий же день по приезде, 14 июля, по приказанию царя, от митрополита Иова едет на Рязанское подворье почетная депутация из архимандрита, протопопа и дьяка "спросить о его здравии." С условными церемониями произносится от имени митр. Иова приветственная речь патриарху и испрашивается благословение.

Взаимно посылается митрополиту благодарность за приветствие.

В ближайшее воскресенье, 21 июля, был прием у царя во дворце. Патриарх ехал туда на осляти, народ стоял по пути. Митр. Иерофей и арх. Арсений ехали на конях (конечно, верхом, как всегда в древности и как теперь на Востоке). После трех почетных встреч гости были введены в "золотую подписную палату," где царь сидел в торжественном облачении, окруженный боярами и окольничими, во всем параде. Царь Феодор Иванович, как при посольских приемах, встал с трона и переступил навстречу патриарху с полсажени, благословился у патриарха и спросил: "здорово ли он дорогой ехал?" Иеремия ответил по заученному ритуалу: "Божиею милостью и твоим государевым жалованьем, как есмя очи твои царские увидели, все есмя забыли и до царствия твоего дошли есмя здоровы." (Все, конечно, через переводчиков, бывших и с патриархом и со стороны московского правительства). Патриарх поднес царю в подарок святыню: "Панагею золотую с мощами многими" (это не нагрудная панагия, а род иконообразного ковчежца): "в ней крест от животворящего древа, на чем распят бысть Христос, да в той же панагеи кровь Христова, да часть от ризы Христовы, да часть от копья, да часть от трости, да часть от губы, которою поили Христа отцтом, да часть от терновово венца, которsй жиды клали на Христа, да три пуговицы от ризы пречистые Богородицы и иные мощи. Мощи св. великого царя Костянтина, кость ручная от лохти в кисете серебряном; а привез те мощи во Царь-город из Серпские земли Сюлеман салтан и отдал патриарху бывшему Иеремею в Пречистую Богородицу, мощи от 40-ка мученик, святого Якова рука левая по локоть."

И для царицы Ирины "панагею золоту," а "в ней камень а на камени вырезан образ св. мчцы Марины. Мощи св. Ивана Златоустого, от руки перст малый; мощи св. мчцы Марины Антиохейские. Мощи св. мчц Соломанеи - часть кости главные." Когда дары были показаны, царь посадил патриарха около себя на особой лавке и велел царскому казначею Траханиотову "патриарху явити свое государево жалованье," т. е. показать царские подарки. Это были: кубок серебряный двойчатый, портище бархату рытого, синего, портище бархату багрового гладкого, портище атласу синего, портище камки багровой, портище камки синей, один сорок соболей в 60 рублей, другой сорок в 30 рублей и 300 рублей денег.

М. Иерофею тоже посланы были потом на подворье подобные (более скромные) подарки, а архиепископу Арсению ничего, - в наказание за то, что он недавно был в Москве, получил 330 руб. милостыни на поминовение царя Ивана Васильевича, но денег на Восток не увез, а, посидев во Львове, снова явился на Москву. Арсений вкусил сладости русской жизни и уже не хотел горечи туретчины...

Царь затем простился с патриархом, не пригласив его к обеду. Почетный корм от царского стола был послан на Рязанское подворье с царским стольником Михаилом Сабуровым. А пока патриарху предложили переговорить с шурином царя Б. Ф. Годуновым. Патриарх со своей свитой и приставами вышел в "малую подписную ответную палату." Царь вместе с Годуновым направил туда и посольского дьяка Андрея Щелкалова и Дружину Петелина. Годунов попросил выйти из палаты всех спутников патриарха (т. е. и митр. Иерофея и арх. Арсения), всех приставов и предложил патриарху "подлинно рассказать о всем, для чего приехал к Государю, в какую пору поехал из Царьграда; кто вместо него остался ведать патриаршеством; где находится Феолипт, который прежде писал Государю и назывался патриархом; проездом через Литву с кем встречался и о чем говорил с панами радными (т. е. с сенаторами) и канцлером и о чем вообще хочет возвестить Государю. Московское правительство старалось разгадать главным образом, почему у патриарха Иеремии не чувствуется никакого отклика на первейший интерес Москвы: - о патриаршестве? Иеремия рассказал о своих злоключениях, и стало ясно, что мотивы его приезда очень прозаические. А с исчезновением патриарха Феолипта, пред которым был поднят вопрос о русском патриархе и которому всуе отданы богатые дары, вопрос надо начинать сначала. Это, конечно, было досадно.

Вероятно, небезынтересны были другие, чисто политические сообщения патр. Иеремии. В Польше он был в момент выборов короля. Иеремию призывал к себе канцлер Ян Замойский и что-то говорил ему для передачи в Москве. Как известно, кандидатура царя Федора Ивановича фигурировала на этих выборах рядом, с шведским наследным принцем (поляком по матери и католиком) Сигизмундом и австрийским эрцгерцогом Максимиллианом. Так как вера препятствовала царю Федору принять корону польскую, то московская дипломатия усиленно поддерживала кандидатуру эрцгерцога Максимиллиана. Иеремия сообщил "как на олекцее (т. е. на элекции - еlесtiо) были государевы великие послы и как иных государей послы были и обрали (т. е. выбрали) Сигизмунда." Короновали Сигизмунда, и он сейчас в Кракове. А другая партия "польские же паны-рада Масимильяна князя Аустрейского" избрали, и "тот ныне сидит в городе в Красном Ставе. А по грехом деи меж их с паны-радами о короле сгода не сталася."

Сверх этого патриарх прибавил, что "есть у него некоторые речи тайные, и Борис бы Феодорович выслушал их вкратце." По-видимому, эти "тайны" относились к тому же пункту русских планов в выборе короля, а никак не к той "тайне," которая интересовала Москву в лице п. Иеремии. Но, увы, Иерофей откровенно пишет, что они приехали в Москву только "за милостыней и ради долгов, которые наделали в наши дни." И Борис Годунов не особенно долго интересовался "тайнами" патриарха Иеремии. Всего Иеремия в дворцовых церемониях и беседах провел не более часа и во 2-м часу дня вернулся к себе - обедать.

Задал ли Иеремии Годунов прямо вопрос о патриаршестве? Очень вероятно. Но Иеремия не мог утешить Бориса, ибо, как видно из дальнейших заявлений Иеремии, последний мог сказать только, что "слышал" о желании русских иметь патриарха, и об обещании других патриархов подумать об этом. Но, видимо, не стыдился признаться, что никаких обязательств на себе не чувствовал. Московские дипломаты свое разочарование от приезда патриарха Иеремии дали ему почувствовать. После парадного приема, оставили его со спутниками как бы под почетным арестом на Рязанском Подворье, как бы в полном забвении на целые недели и месяцы(!). Арсений Эласс. (оставшийся в России) старается затушевать этот конфликт. Он пишет эвфемически, что вернулись они из дворца с честью и здесь оставались, обращаясь с множеством благородных людей, царских приставников, дни за днями, недели за неделями, пока патриарх не заявил, что он собирается домой."

Митр. Иерофей, как мы видели, откровенно описывает это "обращение с благородными людьми, царскими приставами," как томительный плен.

Вот, когда москвичи взяли патриарха "измором" и дали ему понять, что, как собиратель милостыни, он им неинтересен и просто ненужен, тогда они приступили к разговорам о том, что самой Москве было интересно. В долгие дни бездействия, хоть и на сытых царских хлебах, по описанию Иерофея, хитрые агенты правительства, умело льстя патриарху, постепенно выпытывали его мнение о возможности учреждения в России патриаршества. И Иерофей осуждает Иеремию, что тот нетактично менял свое мнение. Сначала начисто отрицал, упирая на то, что он здесь один, а только собор патриархов правомочен на такое дело. Но затем согласился, что может, пожалуй, признать и утвердить такую же автокефалию за русской церковью, какая имеется в архиескопии Ахридской. Как известно, это была ограниченная автокефалия с поминанием патриарха КПля и получением св. мира от него. Затем, под турецким игом Архида была вполне зависимой от патриарха и только номинально автокефальной. Это было меньше того, чем располагала dе fасtо русская церковь, совершенно незнавшая над собой КПльской власти. Но и ахридские привилегии казались гордым грекам слишком щедрыми.

Митр. Иерофей возражал патриарху: "владыко мой! этого делать нельзя; Константин Великий учредил патриаршество со вселенским собором, и Великий Юстиниан учредил Ахридскую архиепископию с пятым вселенским собором и Иерусалимского патриарха ради страстей Христовых... нас же здесь только трое (архиереев); да притом, владыко, мы пришли (собственно) за милостыней к царю и ради долгов, которые наделаны в наши дни; "Патриарх сказал, что он тоже этого не хочет; "но если хотят, то я останусь здесь патриархом." Иерофей возразил, что это невозможно, так как "ты иноязычен и не знаешь обычаев здешнего края; здесь другие порядки и другие нравы; и они (русские) не хотят тебя иметь своим патриархом; смотри, чтоб тебе не осрамиться." Но патриарх Иеремия не поддавался чужим советам. "И вот русские," пишет Иерофей, "придумали хитрую уловку и говорят: владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы имели бы тебя патриархом. И эти слова им сказал не царь и не кто-либо из бояр, а только те которые их стерегли. И Иеремия неосмотрительно и ни с кем не посоветовавшись, отвечал: остаюсь. Такой он имел нрав, что никогда не слушал ни от кого совета, даже от преданных ему людей, вследствие чего и сам терпел много и Церковь в его дни."

Как только Иеремия "попался на эту удочку," так и открылись с ним очень энергичные и срочные переговоры. Из свидетельства Иерофея можно заключить, что именно русские внушили Иеремии мысль о его собственном патриаршестве в России, и мысль эта его увлекла. Чем это объяснить для той и другой стороны? Можно думать, что хитрые москвичи на худой конец и сами готовы были начать русское патриаршество с того, чтобы попросить "вселенского" гостя временно резидировать в России, а это само собой создаст прецедент, приучит восточных патриархов иначе смотреть на русскую кафедру, а затем уже легче будет согласиться признать ее новым патриархатом. Для западно-русской церкви в Польше это было бы бесспорным покоряющим фактом: Иеремия управлял бы ею из Москвы. Москва вознеслась бы головокружительно над Польшей в церковном отношении. Ведь Иеремия оставался бы в тоже время и КПльским и "Вселенским." Москвичи едва ли сами верили, чтобы с этим примирились греки и даже турецкое правительство. Иеремия, допуская мысль о резидировании в Москве, мог рассчитывать убедить разными соображениями и греков и турок в целесообразности такой комбинации. Резидируя в России и оставаясь одновременно "КПльским-Вселенским," он содействовал бы укреплению мира между Россией и Турцией. На благоустройство обедневшей греческой церкви перевел бы много материальных средств из Москвы, развил бы греческое прасвещение в Московии и, может быть, и навсегда сделал бы ее "вторым седалищем" (κάθισμА) кафедры вселенского патриарха. Таким образом, под видом возвеличения русской церкви, вновь лишил бы ее по существу ее фактической автокефалии, поглотил бы ее в лоне Вселенского патриархата, как поглощена Болгарская (Ахридская) архиепископия. А может быть и просто, замученный бедностью и гонениями в Турции, патриарх ослепился блеском московского царства и соблазнялся в покое кончить дни свои в православном царстве. Скорее, как у грека, у него были первые, широкие мотивы.

Но для русских "зацепка" за согласие Иеремии "остаться" была только предлогом, чтобы извлечь отсюда некую выгоду в пользу своего замысла. Позволить "проглотить," "утопить," и "продешевить" честь своей Московской кафедры русские не могли. А потому они недальновидному Иеремии ответили: - "хорошо, ты будешь нашим и вселенским патриархом. Но московская кафедра занята нашим митрополитом, поэтому ты будешь жить во Владимире, как древнем и формально "первом седалище" (κάθισμА) русской церкви (после Киева, формально признанного таковым в ХIV в. КП патриархией). Этим русские не лишали бы царя возможности привлекать к делам государственным и в Боярской Думе, и приватно, своего собственного отца духовного и патриота, митр. Московского, а чужака и оттоманского подданного - патриарха удалили бы от дел национально-русских. Иеремия разумеется понимал это, но не до конца и наивно продолжал вносить свои поправки.

С этого момента двор повел с Иеремией более настойчивые переговоры.

В начале января 1589 г. царь собирает Думу и в ней держит речь, резюмируя историю отношений русской митрополии к КПлю. Он доводит ее до настоящего провиденциального прихода в Москву самого КПльского патриарха. "И мы о том прося у Бога милости, помыслили, чтобы в нашем государстве в Российском царстве учинити патриарха, ково Господь Бог благоволит: будет похочет быти в нашем государстве Цареградский патриарх Иеремея, и ему бы быти патриархом в начальном месте, в Володимере, а на Москве бы митрополиту по-прежнему; а не похочет Цареградцкий патриарх быти в Володимере, ино б на Москве учинити патриарха из московского собору, кого Господь Бог благоволит." Следовательно, царь уже уверен, что Иеремия теперь согласится (за отказом ему жить в Москве) посвятить Московского патриарха. Дума поручает теперь для официальных переговоров ехать к патриарху Борису Ф. Годунову от имени царя.

Ответ у Иеремии был уже готов. Он был отрицательным. Иеремия понимал, что патриарх, отделенный от царя- одна декорация, без силы и значения. И уже из частных переговоров с царскими приставами Иеремия знал, какое теперь захолустье - Владимир. Ответ мы имеем в форме русской, с явно апокрифическими прибавками. Дьяки, составители актов об учреждении патриаршества, изложили дело так, как хотелось бы русским. Якобы все, что из Москвы было послано с патр. Иоакимом патриарху КП Феолипту, не провалилось в небытие. Будто бы ответ Иеремии в данном случае звучал так: "о том нашему смирению о Христе брат наш Антиохейский патриарх Иоаким государя вашего благочестивого царя и великого князя желание о патриаршестве в Российском царстве извещал, и мы, прося у Бога милости о том, все вкупе с Олександрейским патриархом Селивестром и с епископы и с архимандриты и с игумены и со всем освященным собором советовали, и советовав приговорили, что пригоже в государя вашего благочестивого царя в Российском царстве патриаршеству быти и патриарха учинити, и ныне будет на то воля благочестивого и христолюбивого великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Русии самодержца, чтоб мне быти в его государеве государстве и аз от того не отмещусь, только мне в Володимире быти невозможно, занеже патриархи бывают при государе всегда; а то, что за патриаршество, что жити не при государе? Тому статца никак невозможно." Тут вложен в уста Иеремии миф о соборе патриархов. Если бы собор был, то Иеремия не мог бы так разочаровать русских при первом же приеме, попасть в положение почетного арестанта и выслушивать от митроп. Иерофея возражения, что устройство в России патриархата канонически невозможно. И патриарх Александрийский Мелетий Пиг не укорял бы Иеремию за самовольное учиненне русского патриархата. Ошибка и в имени Иерусалимского патриарха; он назван Нифонтом. Между тем Иерусалимским патриархом с 1579 года по 1608 год был Софроний.

Попробовали изменить настроение Иеремии неоднократными и настойчивыми визитами к нему Б. Годунова все с теми же предложениями: "говорити и советовати о том, чтобы святейший патриарх Иеремей вселеньский произволил быти на владимирьском и всеа России патриаршестве, да и на то не произволил.".. "Нет, этого я никоим образом не сделаю," - упирался Иеремия. "А вот... "будет благочестивый государь повелит мне быти в своем государьстве, в царьствуюшем граде Москве при себе государе, в том месте, где ныне митрополит, а мигрополита мочно устроити и в ином городе, коли благочестивый государь хощет меня устроити во своем государстве."

Многие звенья закулисной работы и психологических воздействий на Иеремию не отражены в документах, и не все нам ясно в ходе переговоров. Но вот после такого ответа патриарха, в Кремле находят почему-то благовременным кончить тайную дипломатию и приступить к переговорам в открытой торжественной форме. Очевидно, правительство теперь уже уверено, что в той или иной форме, но патриаршество устроится. И именно в желательной ему форме возведения в патриархи своего митрополита Иова. На пройденную стадию переговоров бросают дополнительный свет мемуаристы.

Арсений Эласс, который остался в России (еписк. Тверским, а затем Суздальским), рисует все в смягченных и неверных тонах. Будто только отказ самого Иеремии от патриаршества в Москве вынудил царя просить его поставить Иова. Арсений в своем стихотворном рассказе (а не в мемуарах) пишет, что будто бы еще в первое свое посольство Годунов умолял Иеремию навсегда остаться в России (без указания на Владимир), и продолжать называться в полном смысле вселенским патриархом. За это Иеремии и его свите обещаны богатые дары, содержание денежное и хлебное, даже земли и города, великие и малые. Иеремия будто бы поблагодарил царя за все и за самое желание иметь у себя вселенского патриарха ради чести православного царства, но за себя от всего отказался, ибо он не может оставить свою КПльскую "порушенную" церковь; его ждут там епископы, монахи, клир и все православные. Но здесь он может поставить патриарха из русских. Ответ этот будто бы "очень опечалил" русское правительство.

В своих "мемуарах" Арсений проводит ту же тенденцию. И, сокращая процедуру, описывает дело так: "Через несколько дней царь послал великого боярина своего, родного брата благочестивейшей царицы и великой княгини, госпожи Ирины, господина Бориса Годунова и великого государственного логофета (дьяка) господина Андрея Щелкалова к великому патриарху. Явились они к нему с просьбой от имени царя и всего его собора и великого митрополита московского господина Иова, чтобы он остался в великой Москве, дабы именоваться патриархом московским и всей России и быть любящим отцем для царя и царицы. Весьма тронутый их приятными словами, патриарх решился исполнить волю царя, если бы ему не воспрепятствовали монемвасийский митрополит кир Иерофей, племянник патриарха господин Димитрий, первый канонарх, Георгий Логофет и Николай Аристотель из Афин, и, таким образом, они возвратились к царю с великой печалью. И снова после немногих дней, послал их царь к патриарху с просьбой к нему возвести великого митрополита Москвы Кир Иова в патриаршее звание, достоинство и на кафедру." Тут искусственно выгораживаются обе стороны. Царь не вымогает у патриарха Иеремии ничего. И Иеремия великодушно соглашается не на большее, а на меньшее. А возражения его свиты наверное относятся не к препятствию воле Иеремии остаться в России, а к его воле - поставить патриарха из русских.

Такое тенденциозное освещение, может быть, придано было Арсением в целях апологии Иеремии пред греками, ибо там действия Иеремии не могли понравиться и вызвали оппозицию.

Иерофей митрополит в своих мемуарах излагает дело гораздо проще и вернее: "Когда русские увидели, что Иеремия не ставит им патриарха, а сам хочет остаться у них, то говорят ему: владыко, если ты хочешь остаться, то и мы этого хотим. Но древняя кафедра России во Владимире, туда и благоволишь отправиться на жительство. А то было место хуже Кукоса*). Но предупрежденный некоторыми христианами, патриарх сказал: и не говорите мне об этом, я ни за что этого не сделаю. Тогда говорят ему: решение царя то, чтобы ты поставил патриарха. И Иеремия заговорил другое, что он не уполномочен епископами (δισεПίσκоήоς) и что это незаконно. Но, наконец и нехотярукоположил для России патриарха." (ΣάθАς, 21, 22).

"Нехотя" согласившись на просьбу царя, Иеремия тут же попросился, чтобы "его Государь пожаловал, отпустил в Царь-град." Остается впечатление, что здесь статейный список проговаривается о желании Иеремии уклониться от поставления патриарха и уехать, предоставляя самим русским епископам с его устного благословения поставить патриарха. Но Москва была не так наивна, чтобы допустить этот риск.

Как только такое недобровольное согласие было вырвано у Иеремии, так царь, Феодор опять собирает 17 января Думу, со включением в нее и Освященного Собора- заблаговременно вызванных в Москву 3 архиепископов, 6 епископов, 5 архимандритов, 3 соборных монастырских старцев (пленум!). И обращается к собранию с такой речью: "Помыслили были есмя о том, чтобы святейшем патриарху Иеремии Вселенскому быти в нашем российском государстве на патриаршестве Владимирском всея России; а в нашем стольном месте в царствующем граде Москве у Пречистыя Богородицы и у великих чюдотворцев московских быти отцу нашему и богомольцу преосвященному Иову митрополиту по-прежнему. И святейший патриарх Иеремий на Владимирском и всея России патриаршестве быти не хощет. А только мы произволим ему быти на Москве на патриаршестве у Пречистыя Богородицы, где ныне отец наш и богомолец митрополит Иов, и он нашу волю чинити хощет.И мы себе о том помыслили, что то дело нестаточное. Как нам то дело учинити, что такового сопрестольника великих чудотворцев Петра, и Алексея, и Ионы, и достохвального жития мужа свята и преподобного отца нашего и богомольца преосвященного Иова митрополита всея Великия России от Пречистыя Богородицы и от великих чудотворцев изженути, и учинити Греческого закона патриарха. А он здешнего обычая и русского языка не знает, и ни о которых делах духовных нам с ним советовати без толмача не умети. И ныне бы еще посоветовати с патриархом о том, чтобы (он) благословил и поставил в патриархи на Владимирское патриаршество российского собору митрополита Иова всея России по томуж чину, как поставляет на патриаршество патриархов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского. И поставление бы патриаршеское у Цареградского патриарха взяти, чтобы впредь поставлятися патриархом в Российском царстве от митрополитов и от архиепископов и епископов. А митрополиты бы и архиепископы и епископы поставлялися от патриарха в Российском царстве; а для бы того чину митрополитов учинити и архиепископов прибавити, выписав городы, в которых городех пригоже." Эта речь явно свидетельствует, что все стадии сговора пройдены. Игра в патриаршество самого Иеремия кончена, что ему одному, без собора других патриархов, вопреки каноническому обычаю, придется учреждать и посвящать в патриархи уже определенное лицо, без соборной формальности, указанное царем, что дело идет ужо только о выработке церемониала, и что уже другие русские епархии предположены к повышению в рангах чести и титулах, в виду предрешенного патриаршества.

Теперь от царя и Думы посылают не только Бориса Годунова (то была интимная стадия), но и Андрея Щелкалова. Дело переходит в стадию исполнения уже предрешенного сговора, носит характер ультиматума, чтобы патриарх "благословил и поставил в патриархи из Российокого собору преосвященного митрополита Иова." Так сказано в греческом Статейном Списке (№ 3, с. 78-79). В Московском Синодальном Сборнике (№ 703, л. 83-84) говорится для приличия: "благословити и поставити в патриарха на Владимирское и Московское патриаршество из Российского собору кого Господь Бог и Пречистая Богородица, и великие чудотворцы московские изберут." Но первая формула правдивее, как нам подтверждает и Иерофей Монемвасийский. Так как в конце концов согласие на поставление русского патриарха Иеремия дал, то царь предлагает митрополиту и собору высказать их мнение, как теперь все дело довести до благополучного конца: "И ты бы отец наш и богомолец Иов митрополит всеа Росии посоветовал о том со архиепископы и епископы и со архимандриты и игумены и со всем освященным собором, как бы дал Бог такое и великое и преславное дело в нашем государстве устроилося."

Характерно для московского теократического строя, что все дело о патриаршестве ведется целиком государственной властью в ее интересах и ее вдохновением. Иеремия призывается лишь для парада и формы. И быть может еще характернее, что иерархия не только считает это необидным для себя, но искренне отказывается от всякой активности и целиком доверяется царской воле: "И преоовященный Иев митрополит, гласит протокол, и архиепископы и епископы, архимандриты и игумены, и весь освященный собор, говоря и советовав меж себя о всем том, положили на волю благочестивого государя царя и великого князя, как о том благочестивый государь царь и великий князь Федор Иванович всеа России, произволит." Тогда вместе с боярами собор постановил послать дьяка Андрея Щелкалова к патриарху Иеремии попросить у него письменно изложенный чин патриаршего поставления. Следовательно, собор заинтересовался только внешним оформлением. Само учреждение патриаршества решено было уже раньше, светской властью. И вообще было видно настроение "ковать железо, пока горячо." Патриарх Иеремия представил просимый чин. В нем не было той существенной подробности, какая вошла в практику русской церкви. Именно, греческие архиепископы, митрополиты и патриархи, раз получив рукоположение во епископа, во все следующие степени возводились без повторения хиротонии. А русские своего митрополита хиротонисали вновь, повторяли епископскую хиротонию, считая, что для высшей должности нужна и высшая благодать. Не найдя этого в чине Иеремии, решили его переработать. И царю чин показался очень прост и скромен. Царь приказал А. Щелкалову взять русский митрополичий чин и составить из двух новый, более торжественный церемониал.

Чин был составлен, и 19 января, по рассмотрении в общем совещании царя, бояр и духовенства, был с особой депутацией иерархов отвезен к патриарху Иеремии. Это была первая деловая встреча русских архиереев с патриархом за полгода их полицейского разобщения друг с другом. Встреча несвободная, официальная, как бы царских чиновников, посланных к патриарху не для решений, а для исполнения уже данных приказов. Сговорились о технических деталях. На 23 января назначили избрание, а на 26 января поставление патриарха. На избрание царская власть откровенно смотрела как на обряд. Кого избирать - это было прямо указано патриарху Иеремии и архиереям. Не только на патриаршую Московскую кафедру, но и на следующие за ней две новые митрополичьи: "И учнет (патр. Иеремия) со архиепископы и епископы советовати тайно о избрании, кого изберет Троица Единосущная на великий престол в Московском государстве Российского царьствия, а избрати трех, а избирати архиепископам и епископам по благословению патриаршу в Похвале в Пречистой и выбрати митрополита Иева всеа Росии, архиепископа Алексацдра Новгородского, архиепископа Ростовского Варлаама."

С 23 января пред всей Москвой, всенародно развернулись торжества патриаршего посвящения. к "1-му часу дня" (т. е. по церковному уставу к 7-ми часам утра) начался съезд духовенства в Успенский Собор. Один митр. Иов оставался в своих палатах. Особая депутация духовенства отправилась за патриархом на Рязанское подворье, звать его впервые во всероссийский кафедральный собор, где он должен был поклониться гробницам московских святителей и признать независимость той церкви, которая некогда была дочерью церкви Цареградской. Таким образом, московская дипломатия довела свое давление на патр. Иеремию до того, что он ехал в Успенский собор поставлять в патриархи лицо, ни разу еще им в глаза невиданное!

В соборе начали молебен и звон в малый колокол. Патриарх ехал в предшествии русского духовенства. В голове процессии свещеносец с двухсветильничным фонарем ("с лампадою с двоешанданною, со свещами горящими"). Это был символ, подобный двойной папской тиаре, двойной митре Александрийского патриарха и т. п. По въезде в Кремль раздался звон в большой колокол. Епископат и духовенство встретили патриарха тремя почетными встречами. Патриарх всех благословлял. Войдя в собор, патриарх против образа Владимирской Божией Матери выслушал входные молитвы, приложился к образам и ракам московских чудотворцев и вернулся на свое место против иконы Владимирской Богоматери. Сюда подошли епископы русские и греческие и совершили обряд (только "обряд"!) "тайного совешания" об избрании 3-х кандидатов на патриаршество. Это были (заранее указанные): митр. Иов, архиепископ Александр Новгородскнй и архиепископ Варлаам Ростовский. Затем русские епископы, кроме избираемых (что было им известно) и два греческих, удалились наверх в придел Похвалы Богородицы для производства выборов. Нужно было, кроме патриарха, (из 3-х кандидатов) выбрать еще 2-х митрополитов (тоже каждого из 3-х кандидатов). По-видимому, дело свелось к подписи об избрании (заранее предопределенном) трех избирательных грамот, представленных митрополичьим дьяком Иваном Шебаршиным. Подписанные грамоты были принесены вниз к патриарху, и весь освященный собор пошел во Дворец для представления грамот царю. Царь с боярами встретили процессию в дверях Золотой Палаты, ввели пришедших и посадили на местах.

Через мгновение патр. Иеремия встал, сообщил царю об избрании кандидатов и вручил избирательные грамоты. Царь приказал дьяку прочитать их и избрал из 3-х кандидатов на патриаршество митрополита Иова. Это и было актом окончательного избрания. Сейчас же пошла к Иову специальная депутация звать его во Дворец.

Иов должен был выслушать из царских уст об его избрании и в первый раз встретиться с патриархом Иеремией (!). Во время оно, чтобы не унизить русского достоинства, митр. Дионисий решил обидеть патр. Иоакима. Теперь обида исключалась, но соблюдение достоинства русского первоиерарха гарантировалось предварительным сговором с Иеремией. Однако Иеремия, видимо, не до конца был сговорчив. И у москвичей были опасения. Посему от царя была дана строгая инструкция: "И как приидет Иев митрополит всеа Росии, к дверемь палатным, государь царь благочестивый, встретит митрополита Иева всеа Росии в дверех палатных, и митрополит Иев благословит царя благочестивого по чину по государському; - Иеремий святейший патриарх вселенский со царем благочестивым, и со архиепископы и со всем освященным собором встретят митрополита Иева всеа Росии. А митрополиту Иеву пойти благословитися к святейшему патриарху Иеремею, а благословя патриарх Иеремей митрополита Иева, всеа Росии, и межь себя о Христе целование сотворять. И как меж себя патриархи целуются во уста, - а посох в те поры митрополит свой отдаст на тот час которому архиепископу. И как пойдет к патриарху благословитися, а патриарх Иеремей вселенский свои посох потомуж отдаст своему митрополиту, о том к патриарху приказати, а будет посоха патриарх Иеремей отдати не похочет, и митрополиту Иеву своего посоха не отдав итти к патриарху благословитись, и поцеловатися во уста. Посох символ власти, как бы меч полководца, в эту минуту должен быть удален из рук того и другого, чтобы приблизить их отношения к братскому равенству. Своего рода "разоружение." Опасения оказались напрасными. Иеремия поступил по церемониалу. Все сели на указанных местах. Царь объявил об избрании Иова и попросил молитв его. Патриарх Иеремия благословил Иова, как нареченного патриарха Московского и патриарха всея России. Опять сели. Патриарх подал царю две других избирательных грамоты для двух митрополитов. Прочитали, царь опять утвердил, а Иеремия благословил избранных. Посвящение их предоставлено уже русскому патриарху.

Так совершилось наречение в патриархи в царских палатах, а не в соборе, как проектировал Иеремия. В соборе русский митрополит должен был бы по церемониалу пред всемя благодарить Иеремию за утверждение патриаршества в России. Теперь этот пункт выпал.

Из царских палат все перешли в Успенский собор приложиться к иконам, после чего патриарх Иеремия в сопровождении почетной депутации вернулся на свое подворье. А митр. Иов дослушал литургию и вернулся в свои палаты вместе со всем "освященным собором," который там пропел ему многолетие, как нареченному патриарху.

26-го января в воскресенье состоялось поставление патриарха.

Посреди Успенского собора воздвигнут был помост, а на нем три сидения: в середине для царя и по бокам для патриархов. Место царя обтянуто было красным сукном, а самый позолоченный стул его обит лазоревым (голубым) бархатом. Места для патриархов затянуты лазоревым сукном, а стулья покрыты черным бархатом. По сторонам в направлении к амвону стояли скамьи для духовенства. У амвона особый помост и на нем нарисован орел с раскинутыми крыльями, стоящий лапами на столпах города. Этот помост был обставлен 12 подсвечниками, как оградой.

В 7-м часу утра начался благовест. Через час явился митр. Иов и, приложившись к иконам, удалился в придел Похвалы Богородицы, где и облачился. Почетная депутация в прежнем порядке отправилась за патр. Иеремией и с той же помпой привезла его в собор. По выслушании входных молитв, патриарх, при пении своих греческих певчих, облачился в свою ризницу. Тогда открылась пышная церемония царского входа со свитой в собор, при пении "входного многолетия." Приложившись к иконам и мощам, царь Федор Иванович благословился у патриарха, а патриарх ради этого сошел с своего места. Царь поднялся на центральное парадное сидение и пригласил с собой патриарха сесть направо от него. Иерархи и духовенство приглашены были выйти из алтаря и сесть на скамьи "по чину соборному и обычаю." Посланная депутация затем привела митр. Иова на место пред орлом. Иов, поклонившись поясным поклоном царю и патриарху, прочел исповедание веры и присягу почти тождественную с той, какую произносил и при поставлении в митрополита.

Патриарх Иеремия вместе со всеми встал, издали благословил Иова и произнес: "Благодать Пресвятого Духа нашим смирением имеет тя патриархом богоспасаемого и царствующего града Москвы и всея великой Росии."

Все опять сели. Протопоп и архидиакон подвели Иова с тремя обычными поклонами к Иеремии. Иеремия благословил Иова, а Иов Иеремию, и они облобызались. Иов обошел с целованием и всех других архиереев. Иов опять встал у орла и склонил голову. Иеремия снова благословил его со словами: "Благодать Пресвятого Духа да будет с тобою." Теперь Иов возведен был на возвышенное место рядом с царем. И весь собор вместе с патриархами "здравствовал царю." Царь приветствовал ответно патриархов. И Иов, вновь сойдя с помоста, поклонился земно собору и удалился вновь в придел Похвалы Богородицы. Царь, благословившись у патр. Иеремии, также сошел с помоста и встал на свое обычное царское место.

Иеремия начал литургию. 2-й момент поставления, самый существенный, состоялся после малого входа. По третьем трисвятом митр. Иов приведен был из придела и через царские двери введен в алтарь. Иеремия отступил от престола на ступень и "велел водить Иова около престола, да велел пети всем Святии Мученицы, как и над прочими ставленники." И вообще над ним совершена была полная архиерейская хиротония с возложением рук всех епископов. Затем служили литургию уже оба патриарха.

После литургии был 3-й момент поставления - так наз. "настолование." Иова вывели из алтаря и трижды садили на его патриаршее место с пением "ис полла эти, деспота"!- несколькими хорами. Иов разоблачился, и патриарх Иеремия возложил на него "воротную золотую икону." Царь, вновь поднявшись на центральный помост, поднес Иову золотую панагию с драгоценными камнями "да клобук вязан бел с камением, с яхонты и с жемчюги, наверху площ золот чеканен, а на нем крест; по клобуку ж дробницы золоты чеканены; у клобука ж три полицы, а на них площ, по них писаны святые, а по концам у полиц каменье - яхонты червчаты и лазоревы и жемчюги великие; да монатью; бархат таусинен рытый со источники, а по источникам низан жемчюг; да посох золот с камением и жемчюги." Всю эту красоту патриарших одежд мы видим потом на преемниках Иова (особенно на Филарете и Никоне). С нее в наши дни скопированы были в скромных чертах без драгоценностей и одежды патриарха Тихона. Все эти подношения царь вручал патриарху Иеремии, чтобы тот возлагал на Иова. Можно себе представить впечатление блеска и богатства, которое и не снилось восточным патриархам, когда Иеремия увидел их на русском патриархе. Царь мог и прямо желать, чтобы Иеремия восчувствовал еще раз, что Россия заслуживает патриаршего титула и что Иеремия не должен жалеть о своем решении. Передав эту велелепоту Иову, Иеремия приветствовал царя, царь Иова, Иов царя и все трое вновь сели вряд на своих парадных седалищах.

Посидев мгновение, царь встал и произнес обычную (ее же и при настоловании митрополитов) инвеститурную речь: "Всемогущая и животворящая Св. Троица, дарующая нам всея России самодержавство*) российского царствия, подает тебе сий великий престол великого чудотворца Петра архиерейства, патриаршества московского и всего российского царствия рукоположением и освящением вселенского патриарха Иеремея цареградского и святых отец, митрополита греческого, и архиепископов и епископов нашего самодержавного российского царствия, и жезл пастырства отче восприими и на седалищи старейшинства во имя Господа Исуса (так!) Христа и Пречистые Его Богоматере на того великого чудотворца Петра взыди и моли Господа Бога и Пречистую Богородицу, Его Матерь, и великих чудотворцев Петра и Алексия и Иону и всех святых о нас и о нашем царстве и о всем православии, яже на пользу нам и всему православному христианству душевне и телесне и подаст ти Господь Бог здравие и долголетие во веки, аминь." (Грамматика и синтаксис не сильны!).

При этом царь вручил Иову, как всегда полагалось по ритуалу, подлинный посох м. Петра, украшенный особым парадным одеянием. Все епископы приветствовали Иова, а певчие пели "ис полла эта, деспота! и многая лета." Иов ответил царю речью по традиционному тексту. Затем собор многолетствовал царя, и певчие пели царю многолетие. Затем шло многолетие вселенскому патр. Иеремии. И оба патриарха благословляли всех на четыре стороны.

Царь ушел к себе, а все духовенство прошло в патриаршую белую палату в ожидании приглашения к царскому столу. За патриархами посланы были украшенные сани с серыми конями в богатой сбруе. За санями пошли иерархи и все светские чины. Сам царь вышел встречать патриархов в сени и принял от них благословение. Столы были накрыты в Золотой Подписной Палате. В числе гостей были и послы Иверии (Грузии), бывшие тогда в Москве с очередной просьбой принять грузин под Московский протекторат. (Эти просьбы длились два века, пока Россия конца ХVIII и нач. ХIХ в. наконец смогла это сделать). Парад был первоклассный. Греков поразило богатство сервировки. Вся золотая посуда, кубки с дорогими европейскими винами. Арсений Элассонский пишет: "за этой богатой трапезой не было и не видел я какого-либо серебряного или медного сосуда, но все сосуды этого стола были золотые: блюда, кубки, стаканы, чаши, подсвечники - все вообще из золота." Певчие пели духовные стихи.

После третьей "ествы" певчие запели "Достойно," и царь и патриарх Иеремия "отпустили" патр. Иова в объезд на осляти города с крестом и св. водой. В церемонию включились архимандриты, игумены бояре и народ. Осля вел царский окольничий кн. П. С. Лобанов-Ростовский и патриарший боярин А. В. Плещеев. Тур был не слишком большой. Через Флоровские ворота и пловучий мост процессия въехала в Китай-город Неглинными воротами. Когда доехали до Флоровского моста, то патриарх сошел с осляти и, стоя на особом возвышении, прочитал уставную молитву о благополучии города, царя и царства, осенил крестом и окропил св. водой. Сев на осля, под звон колоколов опять въехал в Кремль. У Грановитой палаты его встретил Б. Ф. Годунов с боярами, и все снова вернулись к столу. После кушаний пили "чаши" (тосты): в честь Богородицы, в память м. Петра, за здоровье царя, царицы и новопоставленного патриарха. В заключение царь "являл свои дары патриархам и греческой свите и проводил патриархов до сеней. Было уже по зимнему времени темно, и патриархи вернулись к себе в сопровождении факелов.

Вечером патр. Иеремия, митр. Иерофей и архимандрит Арсений получили впервые от патр. Иова приглашение пожаловать к нему на следующий день. Только теперь! Все их новые церковно-канонические взаимоотношения устроены были исключительно светской властью. Русское патриаршество - дитя царской воли.

27 января Иов служил литургию у себя в церкви соловецких чудотворцев, а Иеремия слушал обедню у себя на подворьи. За Иеремией и его двумя епископами приехала почетная депутация во главе с тремя архиереями. Пред патриаршим двором последовали три церемониальных встречи. Толпы патриарших бояр, детей боярских на всех лестницах и переходах должны были снова поразить восточных. В сенях на крыльце встретил сам Иов. В этой первой единоличной встрече патриархов встал вопрос, кому первому просить благословения. "Вселенский," размягченный царскими милостями и чувствуя себя тут у патр. Иова, как гостеприимного хозяина, возымел потребность уступить свое первенство. Произошел соmmbаt dе gйnйrоsitйs. Иов поспешил просить благословения говоря: "ты мне великий господин и старейшина и отец; от тебя принял я благословение и поставление на патриаршество, и ныне тебе же подобает нас благословить." Но Иеремия возражал какими-то вежливыми словами, которые в русском изложении получили такой вид: "во всей подсолнечной один благочестивый царь, а впредь что Бог изволит; здесь подобает быть вселенскому патриарху, а в старом Цареграде, за наше согрешение, вера христианская изгоняется от неверных турок." Но Иов настоял, и Иеремия благословил первый. Затем они облобызались. Но Иеремия настоял по крайней мере на том, чтобы Иов в палате шел впереди его.

Последовал чин многолетия и взаимных приветствий. При этом Иеремия произнес, по русским источникам, такую речь: "Се Господь Бог просветил Росийское царство за чистое его житие, и за моление, и за великую милостыню, и за молитву благочестивого государя царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Русии самодержца, совершитися патриарху в соборную и апостольскую церковь Пречистые Богородицы честнаго и славнаго ее Успения и великих чудотворцев русских, Петра и Алексея и Ионы, занеже во всей подсолнечной един благочестивый царь и к Создателю тепл верою и к церковникам и к нищим милосерд без лести, со опасением благим, и к воинству и ко всему православному християнству благоприветлив."

После многолетий, пропетых несколькими хорами, кн. Лобанов-Ростовский явился от царя с приглашением зайти во дворец для благословения. Царь опять встретил весь освященный собор у себя в Золотой палате. Иов поднес ему свое "благословение," т. е. благодарственный подарок - образ Богородицы в золотой оправе. Отсюда царь повел патриархов, епископов и бояр через сени на двор на женскую половину к царице Ирине. В передней палате всех заставили обождать (такова уже всегда канитель дамского самоукрашения). Отворилась золотая дверь и попросили войти только царя, патриархов с епископами и Б. Годунова. Царица сидела в ослепительном убранстве на троне в сонме своих многочисленных фрейлин. Красота царицы и роскошь одеяний поразили греков. Арсений Эл. говорит, что и малой части этих украшений было бы достаточно для украшения десяти государей. Царица сошла с трона, приняла благословение от патриархов и произнесла великолепную речь. Она благодарила патриарха Иеремию за подвиг пришествия в Россию, чем доставлено "великое украшение российской церкви, ибо отныне возвеличением достоинства митрополита ее в сан патриарший умножилась слава русского царства во всей вселенной; этого давно желали князья русские и этого наконец достигли ныне с пришествием вселенского патриарха." Ирина подвела под благословение Иеремии всех фрейлин, при чем каждая из них подносила патриарху вышитую ширинку. Иов явил царице свои дары, а царица Иову и грекам. Царица просила иерархов об усердных молитвах о прекращении ее неплодия и даровании ей наследника.

Вернувшись к патриарху, сели по чину за стол, где с царской стороны были высокие бояре. Хоры певчих пели, в том числе и греческий хор патр. Иеремии.

После обеда и "чаш"-тостов, Иов явил патр. Иеремии и всем его спутникам свои дары, провожал их до сеней и еше в догонку на подворье, как полагалось, послал своего дьяка "с перепоем," т. е. с гостинцами от трапезы, с вином и сладостями.

Вторник 28-го января был посвящен приему поздравлений патр. Иовом от светского общества: бояр, дворян, приказных людей, гостей, торговых людей - с хлебом, солью и подарками.

Утром в среду на Рязанское подворье к патр. Иеремии приехали царские и патриаршие дьяки с подарками в эти дни "явленными" ему на парадных обедах. В ответ Иеремня послал Иову осля для новой церемонии объезда города.

После литургии, отслуженной патриархом Иовом в Успенском Соборе, он давал у себя обед своему духовенству, боярам, боярским детям, приказным и гостям. После 3-го кушанья Иов опять на осляти объехал остальные части внутреннего города. Осля вел сначала Б. Годунов, а затем царский окольничий кн. Лобанов-Ростовский.

В четверг 30 января Иов ставил в митрополиты нареченного Александра Новгородского, а на следующий день - Варлаама Ростовского.

В начале февраля патр. Иеремия испросил дозволение съездить в Троице-Сергиевскую Лавру, где принимали его с почетом и, конечно, снабдили богатыми подарками.

Так закончились праздничные дни для Москвы и горькие для греков из свиты Иеремии, особенно для друга его Иерофея, митрополита Монемвасийского. Они скорбели, что Иеремия был "обведен вокруг пальца" москвичами, вовлечен ими в "невыгодную сделку," в нарушение канонов, в незаконное возвеличение Москвы и уничижение и своего звания "вселенского патриарха" и всех греков вообще. И эта греческая оппозиция еще показала себя в ближайшем будущем.

С наступлением Великого Поста патриарх Иеремия стал проситься отпустить его домой. По этому поводу на подворье к патриарху Иеремии приехал сам Б. Ф. Годунов и попросил еще остаться в Москве, во 1-х потому, что с весенней распутицей путешествие по русскому бездорожью очень мучительно, во 2-х потому, что московское правительство хотело от патр. Иеремии еще получить письменный документ, укрепляющий то, что им совершено dе fасtо. При обычном нормальном ходе дел разумеется порядок был бы обратный: учредительный акт был бы составлен раньше посвящения русского патриарха или по крайней мере заготовлен заранее и подписан в один из моментов церемониала посвящения. А здесь - сначала торопливое посвящение, по методу "куй железо пока горячо," а затем уже его узаконение. Это была продуманная система Москвы создавать факты (fаits ассоmрliеs) и ими связывать. Томительным держанием в Москве добились от Иеремии первого факта. Теперь вторым - задерживанием имели в виду добиться дальнейшего. Конечно, за подписью Иеремии нужно было получить еще подпись и других восточных патриархов. Но вслед за "вселенским" тем было сделать это легче и почти обязательно. А без подписи, оставленной в Москве, и сам Иеремия мог заколебаться и отступить под давлением греческой оппозиции.

За эти недели в Москве конкретизировали ту программу возвышения и увеличения чинов русской иерархии, которая вытекала из учреждения патриаршества, чтобы впредь патриарх поставлялся достаточным числом митрополитов и архиепископов, а митрополиты и архиепископы - патриархом.

К двум прежним митрополиям прибавили еще две: Крутицкую - в самой Москве, в помощь патриарху, и Казанскую, на которую возведен был архимандрит Преображенского монастыря в Казани Гермоген, будущий патриарх. Затем шесть архиепископий: в Твери, Вологде, Суздали, Нижнем Новгороде, Рязани и Смоленске. И восемь епископий: к двум прежним - в Чернигове и Коломне - прибавлено еще шесть: в Пскове, Белозерске, в Устюге, в Ржеве, Дмитрове и Брянске.

Нужно было все эти конститутивные перемены в русской церкви закрепить в учредительном акте, в статуте, конституции, в "уложенной грамоте" по тогдашней терминологии. Составлена она была, конечно, в царской канцелярии, хотя ей придана форма и слововыражения как бы соборного уложения. Грамота написана на большом пергаминном листе, хотя и скорописью, но с золотой заставкой и золотыми начальными буквами. Содержание ее не соответствует фактам. Тут утверждается об учреждении русского патриаршества якобы с согласия всего Востока: "по изволению царского величества," по совету "со всем освященным собором великого российского и греческого царствия" и согласно с "избранием" самого Иеремия цареградского "и прочих вселенских патриархов - александрийского, антиохийского, иерусалимского и всего собору греческого, по правилам божественных апостол и св. отец." Основная, чисто московская идеологическая мотивировка учинения русского патриархата - идея Третьего Рима здесь вложена в уста самого Иеремии. На мысль царя о патриаршестве Иеремия якобы отвечает: "В тебе благочестивом царе Дух Святый пребывает, и от блага сицевая мысль тобою в дело произведена будет. Право и истинно Вашего благородия начинание, а нашего смирения и всего освященного собора того превеликого дела свершение." Так как ветхий Рим пал от аполлинариевой ереси, а второй Рим - Константинополь находится в обладании у безбожных турок, то твое, благочестивый царь, великое российское царство - третий Рим превзошло благочестием все прежние царства; они соединились в одно твое царство, и ты один теперь именуешься христианским царем во всей вселенной; поэтому и превеликое дело (учреждения патриаршества), по Божию промыслу, молитвами чюдотворцев русских и по твоему царскому прошению у Бога и по твоему совету, исполнится." Надо полагать, что эта русская редакция слов Иеремии все-таки не является прямой неправдой. Она соткана из тех комплиментарных слов, которые не раз приватно и в официальных речах Иеремия высказывал о московском православном царстве и русском благочестии.

Затем идет пункт о новых митрополиях и епархиях; о поставлении русских патриархов по избранию собора и утверждению царя, с извещением Вселенского патриарха; о поставлении епископов патриархом, по избрании их собором с утверждения царя.

Под грамотой печать царя, но не подпись его. Затем подписи: Иеремии и Иова и их печати. Подписи митрополитов и архиепископов (у 7-ми и печати). Всего 32 подписи; в том числе и архимандриты, и игумены, и соборные старцы, как полноправные члены собора, по русской практике. Тут и греческие подписи: Иерофея, митр. Арсения и архимандрита Христофора. Один Иерофей Монемвасийский долго не соглашался подписывать: "Что это за грамота?" - допрашивал он дьяка А. Щелкалова, - "и что я должен в ней подписывать?" Щелкалов объяснил: тут написано, как вы поставили патриарха и как пришли сюда." "Тогда почему же не написать ее по-гречески и почему не дать предварительно выслушать?" (доказательство, что грамота вышла не из собора, а из канцелярии прямо для подписи). Иерофей долго не подписывал, говоря, что он опасается "как бы не разделилась церковь Божия и не явилась бы в ней другая глава и не произошла бы великая схизма." Очевидно Иерофей не переваривал московской идеи Третьего Рима. Сам стоя на уровне греческого КПльского "папизма," он всерьез боялся "папизма" русского. Он увидел, что русские считают себя главой православия и хотели бы усвоить и "поглотить" в себе "вселенский" патриархат. Иерофей признает, что в конце концов он подписал грамоту только из страха, чтобы его не утопили в Москва-реке. Видимо, царские пристава попугивали Иерофея, как ослушника царской воли. Иеремия должен был заступиться за него и даже для успокоения совести друга совершил обряд заклятия на русских, если бы они учинили ту схизму, какой опасался Иерофей.

Лишь после подписей "Уложенной Грамоты" дали Иеремии отпуск в КПль.

Перед отъездом царь снова торжественно принял во дворце Иеремию и его спутников. Царь старался обласкать Иеремию и смягчить его горечи. Он взял его за руку, возвел на свой трон и усадил рядом. Патриарху и свите дали новые дары: золотые и серебряные кубки, материи, меха, шубы и деньги. Патриарху вручена была дорогая митра, украшенная жемчугами и дорогими камнями, с образом Деисуса на челе, с Распятием наверху и иконками разных святых вокруг. Жемчужная надпись вокруг гласила: "От царя патриарху." Гости благодарили и обещали молиться. Арсений Эласс. воспользовался моментом и устроил свою карьеру. Он встал на колени пред царем и молил навсегда оставить его в России. Царь обещал, и Арсений спокойно дожил свой век богатым русским архиереем.

Напрашивается предположение, что Арсений, по соглашению с подозрительным Иерофеем и патриархом, решил остаться в России помимо соображений карьеры и в качестве "наблюдателя" за развитием пугавшего греков русского "папизма."

В мае 1589 г. греки с почетом выехали из Москвы в сопровождении царских приставов с почетными кормами на станциях. Смоленский воевода, например, обязан был заготовить 80 ведер меда и множество съестных продуктов и отправить их в Оршу на границу, так чтобы все сыты были московским угощением до Валахии. В Орше патриарха догнал специальный царский курьер с новым даром в 1.000 руб. - патриарху на сооружение разрушенной патриархии и с письмами от царя и Бориса Годунова, о которых просил Иеремия. Иеремии вручено было царское послание к султану Мураду, чтобы он "патриарха Еремея держал в своей области и беречи велел пашам своим... по старине во всем, а то б еси учинил нас деля." Борис Годунов просил патриарха информировать его о государственных делах в Польше и Турции. Иеремия в ответных письмах благодарил царя за милости и просил полностью "опростать," т. е. освободить православных восточных христиан от неверных.

Но все эти дары (как и в первом акте с Иоакимом Антиохийским) еще не гарантировали легкого выполнения воли Москвы на Востоке. Еще многих забот и новых подарков стоило Москве добывание соборного утверждения восточными патриархами патриархата московского. Иеремию надолго задержали бурные события в православной русской церкви королевства Польского. Потом он уехал в Молдавию, где прожил зиму и получил от воеводы Петра Мирчича 2.000 золотых на восстановление зданий патриархии. Только весной 1590 г. Иеремия вернулся в Царьград. В мае 1590 г. Иеремия собрал в КПле собор по русскому делу. На нем были Антиохийский патриарх Иоаким и Иерусалимский Софроний. Александрийский Сильвестр был болен и к моменту заседаний собора скончался, а правивший делами, его заместитель Мелетий Пиг (ПήγАς), не одобрял действий Иеремии и все равно не поддержал бы его на этом соборе. Чтобы не огорчать Москвы, Иеремия решил использовать александрийское междупатриаршество и выдать свой собор за всевосточный. На соборе он доложил в свое оправдание об обстоятельствах его московского действия с описаниями величия московского царства. Он передал собору просьбу благочестивого царя. По словам соборного деяния, Иеремия рассказал в своей речи к собратьям-патриархам и епископам о блеске Московского царства, о благочестии царя, о щедрости и чести приема патриарха в России и, наконец, о просьбе царя - устроить русское патриаршество; что нельзя пренебречь воли царя: "яко един сей есть ныне на земли царь великий православный, да недостойно было не учинити воли его." А потому Иеремия поставил в патриарха Иова и подписал "хрисовуллу," т. е. "уложенную грамоту." Теперь Иеремия просит одобрить его действия. Патриархи, услышав о тех "достохвальных делах," признали и это дело "благодарным и благословенным." Постановление в сокращенном изложении было таково: "во-первых, признаем и утверждаем поставление в царствуюшем граде Москве партиарха Иова, да почитается и именуется он и впредь с нами - патриархами, и будет чин ему в молитвах после иерусалимского; а во главе и начале держать ему апостольский престол Константинаграда, как и другие патриархи держат; во-вторых, патриаршее имя и честь дано и утверждено ныне не одному только господину Иову, но произволяем, чтобы и по нем поставлялись московским собором патриархи в России по правилам, как началось от сего сослужбника нашего смирения и во Св. Духе возлюбленного брата нашего Иова. Для того и утверждена сия уложенная грамота на память во веки, лета 1590, месяца мая." Грамоту подписали патриархи: константинопольский Иеремия, антиохийский Иоаким, иерусалимский Софроний (александрийская кафедра была тогда праздной) и бывшие на соборе 42 митрополита, 19 архиепископов и 20 епископов.

Итак: 1) русское патриаршество утверждено не в применении только к Иову, но и как право русской церквй навсегда; 2) указано ему 5-е место.

Казалось бы чего лучше? Но Москва осталась очень недовольна. Она всерьез считала себя Третьим Римом и, владея православным царством, в сущности и своего патриарха считала настоящим "вселенским," т. е. первым. Однако, уступая веским фактам, конечно соглашалась признавать первым и вселенским КПльского. Второй Александрийский патриарх тоже владел "страшным" титулом "папы, судии вселенной и 13-го апостола"! Так и быть, москвичи непоследовательно готовы были уступить и ему. Но уже 3-е место считали своим.

Узнали в России о таком решении восточных через посланного с соборным деянием митр. Дионисия Търновского, грека из рода царских фамилий Кантакузинов и Палеологов, человека весьма, с греческой точки зрения, репрезентативного. По дороге ему поручено было собирать подписи от епископов епархий болгарских и молдаванских. Отсюда большое количество подписей, а не от многочисленности собора. Но москвичей нельзя было, как детей, провести на этих мелочах. На границе в Смоленске 9.V. 1591 г. Дионисий вручил воеводам свое письмо к царю, где он извещал о привозе им соборного акта. Из Москвы получился положительный ответ о въезде Дионисия, но царский дьяк Протопопов был прикомандирован к Дионисию, чтобы узнать дорогой: из кого состоял восточный собор, молились ли на соборе о здравии Государя, поминали ли на ектениях патриарха Иова, "и салтан Турский то и паши ведали ль, и каким обычаем ведали?" Словом, русские не доверяли восточной дипломатии и хотели, чтобы все было безоблачно, по настоящему легально и твердо, вплоть до признания русского патриаршества турецкой властью, чтобы не было споров и со стороны политической. В поминаниях московского царя на ектениях русские явно хотели воскресить честь василевса II Рима и закрепить ее за василевсом III Рима. Разведка дьяка Протопопова Москву не удовлетворила. Сообразуясь с результатами ее, была проведена и церемония встреч. Дионисий был принят с подчеркнутой холодностью. Под самой Москвой митр. Дионисия встретила депутация от патр. Иова. Она потребовала, чтобы достоинство патр. Иова было соблюдено, чтобы митр. Дионисий и ехавший с ним спутник еп. Каллистрат вылезли из экипажа и стоя выслушали приветствие Иова из уст архимандрита и протопопа. Лишь после этого последние подошли к Дионисию и Каллистрату под благословение.

28-го мая прибывших поместили в Новгородском подворьи на Ильинском Крестце и... до 20-го июня держали их без всяких официальных встреч. 20 июня Дионисий и Каллистрат были приняты царем. Дионисий вручил грамоты и подарки: мощи и золотые царские венцы царю Феодору и царице Ирине. Царь просил епископов присесть, ничего с ними не говорил. "А посидев мало велел с ними приставам ехати на подворье. А ести их Государь не звал, велел им послати в стола место корм з Дворца."

Но было еще многозначительнее холодное молчание Кремля после этого приема. Длилось оно до 1-го августа, пока царь не дал "указ" увидеться Дионисию с русским патриархом. Патр. Иов был в Успенском соборе и облачался, чтобы пойти на реку на водосвятие. За митр. Дионисием были посланы лошади. Он с епископом Каллистратом ехал, а его архимандриты шли за ними пешком (!). В Успенском соборе, приложившись к иконам и мощам, Дионисий подведен был к патриарху. Он принял от Иова благословение, сказал ему приветствие и передал письмо Иеремии и деяние собора. Патриархи тут писали Иову: "имеем тебя себе всегда братом и сослужебником своим пятым патриархом под ерусалимским, и во иерейских молитвах во властех своих тебя поминаем, как мы промеж собою поминаемся, и для того извещаем и изволяем святительству твоему о Дусе Святе. Да и ты нас поминай також всегда имена наши на молитвах, в начале святейшего патриарха, брата нашего и сослужебника, архиепископа Константинополя господина Иеремея и имей его в началех тако ж, как мы его начальником имеем и большим братом именуем. Да и то тебе извещаем, да повелишь всем своим архиереем во всей своей власти да поминают нас на молитвах." Иов, приняв бумаги, пригласил Дионисия и Каллистрата принять участие в крестном ходе, затем отслушать обедню. Но обедать не пригласил, а послал "к ним со столом от себя на подворье."

Греки увидели, что чести сослужения с патриархом они могут удостоиться только после специальной просьбы. И они просили у царя (все у царя) разрешения сослужить в литургии на Успение, что им и было дозволено. И лишь после этой обедни они были приглашены, наконец, к патриаршему столу.

И снова никаких переговоров по поводу привезенной соборной грамоты. А греки везли ряд ходатайств о милостыне и, в случае восторженного приема, хотели их использовать. Это явно не удалось. И Дионисий приберег милостынные ходатайства до удобного момента. Видя, что этого "удобного" момента не дождаться, он, прождав еще 1Ѕмесяца, объявил, наконец, 2-го октября 1591 г., что у него есть еще письма к Б. Ф. Годунову и что он просит свидания с ним. 5-го октября Б. Годунов прислал к Дионисию переводчика и лошадей с приглашением пожаловать к нему. Б. Ф. Годунов принял митр. Дионисия с почетом. Дионисий приветствовал Бориса Ф. и вручил ему два письма от: а) собора и б) от патр. Иеремии. В соборном письме дублировалось то, что написано к царю, только с прибавлением комплиментарной фразы, что русское патриаршество учинено как по воле царя, так и по воле его - Б. Годунова: "еже по изволению святого нашего царя и по твоему желанью такое благое дело совершилось." Патр. Иеремия в письме просил от царя московского "да пошлет нам на сооружение патриаршества Константинопольского шесть тысяч золотых и будет новый ктитор, сиречь сооружитель патриаршества КПльского." При этом Дионисий передал Б. Ф. от Иеремия "мощи св. великомученика Пантелеймона, да мирно." "А от себя митрополит Борису же Ф. являл поминки: два атласа золотых, саблю булатную, да два сосудца ценинных." Б. Ф. мощи принял, а от остального отказался: "великий господин Дионисий митрополит, нам у вас даров имати не подобает, а довлеет нам вас наделять, чем нас Бог лучит." Но митрополит "бил челом с моленьем, чтоб Б. Ф. у нево те поминки велел приняти, а тем бы его не оскорбил. И... Б. Ф. велел у него взяти только два сосудца ценинные, а иных поминков не взял, да велел митрополиту сести." Минутку посидев, отпустил митрополита и извинился "чтоб митрополит в том его не помолыл (т. е. не упрекнул), что его ести не звал, для того, что зашли его многие государевы дела, а посылает к нему с столом на подворье." Опять наряду с почетом - холодок.

7-го октября Дионисий получил разрешение посетить Троицкую Лавру. Указано встретить его почетно "как встречали Антиохийского патриарха и дать дары."

Дав понять Дионисию, что Москва не в восторге от привезенных им известий, русское правительство сочло все-таки необходимым использовать его приезд, чтобы добиться исправлений и дополнений в соборном решении восточных патриархов. А именно, добиться 3-го места для русского патриарха и дополнить решение восточных участием Александрийского патриарха, подписи которого под актом не хватало. И, вероятно, из других источников в Москве знали, что новый Александрийский патр. Мелетий Пиг не признавал каноничности за действиями патр. Иеремии (ибо они были вынуждены Москвой!) и КПльский собор Иеремии 1590 г. признавал неполным, без согласия Александрийского патриарха. Иеремию так укорял в своих письмах Мелетий Александрийский: "Я очень хорошо знаю, что ты погрешил возведением московской митрополии на степень патриаршества, потому что тебе не безызвестно (если только новый Рим не научился следовать древнему), что в этом деле невластен один патриарх, но властен только собор и при том вселенский собор; так установлены доныне существующие патриархии. Поэтому ваше святейшество должно было получить согласие остальной братии, так как согласно постановлению отцов третьего собора, всем надлежит знать и определять то, что следует делать, всякий раз когда рассматривается вопрос общий. Известно, что патриарший престол не подчиняется никому иному, как только кафолической церкви, с которой он соединен и связан исповеданием единой и неизменяемой православной веры. Я знаю, что ты будешь поступать согласно этим началам, и то, что ты сделал по принуждению, по размышлении уничтожишь словесно и письменно. Но так как наши слова не приводят тебя пока ни к чему доброму, а только к смущению, гневу и их последствиям, то я избавляю ваше святейшество от моих упреков и самого себя от хлопот."

В Москве после долгих раздумий решили вновь нажать все пружины, добиться полного собора и согласия восточных патриархов на третье место для русского патриарха. А пока что, постановили упорно считать своего патриарха третьим, вероятно, не без формального собора, но от имени собора!

"Мы, великий государь царь... со "всем освященным собором нашего великого Российского царствия, советовав, уложили есмя и утвердили на веки: - в велицей соборней церкви царьствующего града Москвы и по всем великим государствам

Российского царьствия в молитвах и в божественней службе поминати святейшях благочестивых вселенских патриарх, впервых Константинопольского Нового Рима вселенского патриарха, потом Александрейского вселенского патриарха, потом нашего Российского царьствия царствующего града Москвы и всеа Русии патриарха, потом Антиохейского патриарха, потом Иерусалимского патриарха и, которые святейшие патриархи на тех превеликих престолех вперед по них будут, по тому же утвердили есмя их поминати"*).

Митр. Дионисию приказали собираться обратно и дали теперь понять, что Москва может быть и щедрой и исполнить все просимые милостыни, если ее пожелания тоже будут исполнены. На прощанье митр. Дионисий 2-го декабря принят был во Дворце к царскому столу, "а поставец был большой, а кубки и ковши и блюда были в столе пред митрополитом золотые, а на стольникех были шубы золотые и чепы золотые." От царя и царицы Дионисию и всем его спутникам выданы дары. 19-го декабря Дионисий был почетно принят в Чудовом монастыре и, наконец, по указу царя (!) 12-го января был торжественно принят патриархом Иовом. После официальных риторических речей Дионисий сделал деловое предложение Иову - иметь при КПльском соборе и вселенском патриархе своего постоянного апокрисиария, который бы защищал его интересы. В виду дальности расстояния, он советовал таковым избрать кого-нибудь из греческих архиереев (м. б. намекал на себя?). Патр. Иов сказал, что он "посоветуется с царем" (!) и с собором "и как пригоже, по тому и учиним." Затем патриарх благословил митрополита "панагеею" и отпустил.

18.II.1592 г. митр. Дионисий выехал из Москвы. На границе царский курьер нагнал его с подарками и царскими письмами. Иеремии царь послал на устроение патриархии валюту в натуральных ценностях: омофор в жемчугах, золотую чашу для св. воды, убрусец с мелким жемчугом, сорок сороков соболей, тридцать сороков куниц, десятеро цки (доски) горностайные, 15 пудов рыбьего зубу (т. е. моржовых костей). По ценности для Европы это, вероятно, превышало 6.000 зол.

Александрийскому патр. "Мелентию шапку святительскую служебную, да на св. воду чару золоту, да убрусец низан жемчугом з дробницами ж, да четыре сороки соболей."

Антиохийскому и Иерусалимскому то же самое.

Патр. Иов в письме к Иеремии, также с приложением даров, между прочим сообщает, что русский собор постановил поминать московского патриарха третьим после КПльского и Александрийского. Любопытно, что во втором письме к Иеремии царь Федор подробно напоминает Иеремии о процедуре посвящения Иова в патриархи, при чем будто бы тогда же Иеремия согласился признать за русским патриархом третье место, совместно с собором московских архиереев. Царь пишет так: "имяноватися ваше архиерейство соборне уложиша: в начале в папино б место быти тебе Иеремею Божиею милостию архиепископу Констянтинополя Нового Рима и вселенскому патриарху, потом Александрейскому патриарху, потом нашего великого Российского государства царствующего града Москвы, потом Антиохейскому патриарху, потом Иерусалимскому патриарху." Царь не мог сказать неправду в глаза Иеремии. И вопрос не мог тогда же не обсуждаться. И Иеремия не мог не обещать, что он обо всем похлопочет пред собором своих собратьев-патриархов. Очевидно, Иеремия в Москве на все согласился, но всего (без уступок) не провел на своем соборе 1590 г. Да и не понимали восточные патриархи серьезности для Москвы этого пункта. Запрос русских мог казаться ребяческим. Потому они пренебрегали им. Теперь царь вновь нажимает на этот пункт.

Были от царя письма и ко всем другим патриархам. В письме к Мелетию Александрийскому царь просит его согласиться с другими патриархами утвердить поставление патр. Иова и прислать свое утверждение письменно "к нашему царскому величеству."

Патр. Мелетий, уже перед этим почуявший значение для православия царя московского (хорошо зная о давлении на русское православие в Польше), решил свое недовольство Иеремией (к которому он даже не поехал, вопреки обычаю, посвящаться в патриархи) отделить от русского вопроса и патриаршество московское признать. Мелетий решил поехать в КПль и устроить там собор всех патриархов. Мелетий, спасавший гаснущее греческое просвещение от захвата его папой и унией, пылал надеждой утвердить его на материальной базе богатой и благочестивой Москвы под защитой православного царства. Он писал царю Федору: "заводи у себя, царь, училище греческих наук, ибо у нас источник мудрости грозит иссякнуть совершенно." Москва вновь бросила на Восток обильные дары. Вслед за митр. Дионисием из Москвы прибыло особое посольство под началом царского дьяка Григория Афанасьевича Нащокина с богатой милостыней и с планом личных воздействий на греческих иерархов.

В декабре 1593 г. ехал из Москвы другой посол, Иван Кощурин, с милостыней в славянские земли, на Афон и в Царь-град.

Через месяц, в январе 1594 г. ехало новое посольство под дьяком Михаилом Огарковым, вместе с известным московским паломником Трифоном Коробейниковым, с новой еще небывало богатой милостыней. Восточные бедняки должны были, наконец, почувствовать, с кем они имеют дело... Царь приказал "ехати с своею государевою заздравною милостиною во Царьгород, и во Антиохию, в Ерусолим и в Синайскую Гору, а велено им та государева заздравная милостиня роздати в тех местах патриархом и митрополитом и архиепископом и по монастырем и по рукам нищим по наказу и по росписи." Послано было 5.564 золотых венгерских (это были тогда червонцы почти двойной цены, как доллары против золотых рублей 1:2), кроме того - восемь сороков соболей и множество других мехов собольих, куньих, лисьих, беличьих. Да еше поручено в КПле взять из казны государевой у дьяка Кошурина 600 венгерских золотых и раздать по росписи патриархам, их свите, митрополитам, епископам, мирянам, церквам, нищим, заключенным в тюрьмах.

Река этих милостыней обтекала уже состоявшийся собор под водительством Мелетия Пига. Он был самый образованный из патриархов. Собор состоялся в КПле 12.II.1593 г. Его именуют акты "великим" и "целосовершенным" в отличие от предшествовавшего. Патриарх Иоаким скончался, и за него имел формально представительство тот же Мелетий. Дьяк Γρ. А. Нащокин был на соборе, как представитель царя по древним правилам. Собор вел Мелетий и писал его постановления. "Сам я один (писал Мелетий царю) сложил тот том соборный, в котором утверждается патриарший престол твоего православного царства с обычными и каноническими основаниями," и "посылаем его твоей державе, как некий столп патриаршему престолу твоего царства." В речи к собору Мелетий объяснил, что вопрос решается ясно и непререкаемо на основании правил вселенских соборов. Можно ли учредить патриаршество в Москве? На это дает ответ 28-е правило Халкидонского Собора. КПльскому патриарху там даны преимущества ради царствующего града Нового Рима. Тоже применимо и к Москве: Другой вопрос о чести русского патриарха тоже предопределен правилами. Русскому патриарху подобает честь "равная чином и достоинством" с проч. патриархами. Но 6-е правило Никейского собора, 24-е Халкидонского и 36-е Трулльского строго установили порядок патриарших кафедр. И потому, он, Мелетий, как папа и судия вселенной, не находит возможным менять этот канонический порядок. Русский патриарх должен примириться с 5-м местом после Иерусалима. Иеремия подтвердил: "это и мы прежде сделали и подтвердили благочестивейшему царю." Опять горькая пилюля для Москвы. Чтобы позолотить ее сделаны были все усилия. Собор постановил: "присуждаем, чтобы благочестивейший царь московский и самодержец всея России и северных стран, как поныне воспоминается в священных службах восточной церкви, в священных диптихах и на св. проскомидиях, так был бы возглашаем и в начале шестопсалмия по окончании двух псалмом о царе, т. е. по имени, как православнейший царь." Всегдашнее возглашение вслух в начале утрени, среди молитв за царя, имени царя Московского, конечно, не могло быть свободно практикуемо в Турции. Москве давалась некая иллюзия равенства ее царя с византийским василевсом.

Соборное деяние было вручено Гр. Нащокину. С ним Мелетий отправил в Москву письма к царю, царице, патр. Иову, Б. Годунову. Письма повезли: племянник Мелетия архимандрит Неофит и чтец Иоанн (повод для милостыни!). Мелетий теперь уже восхвалял факт учреждения Московского патриаршества: "благочестивейший царь Федор Иванович с святейшим братом и сослужебником нашим Кир Иеремиею.... начали прекрасное и богоугодное учреждение патриаршего престола.".. Патр. Иову Мелетий слал в подарок посох и накладную митру, которая составляет отличие Александрийского патриарха в некоторые моменты богослужений (на великом выходе)... Мелетий писал, что посох имеет... "великую цену, впрочем не дороговизною вещества своего, а почтенною древностью... Этот посох преблаженного кир Иоакима александрийского, который патриаршествовал 79 лет, прожив свыше ста лет, и который, испив яд, остался по благодати Христовой невредим.".. "тебе за твои подвиги следует быть увенчаяным двойною диадимою. Одну из них ты имеешь свыше от предков... другую же предоставляем тебе мы; эта диадима дана святым Ефесским собором, бывшим при достославном самодержце Иустиниане, апостольскому престолу Александрийской церкви, и ею, после святейшего папы старейшего Рима, одни предстоятели Александрийской церкви имели обычай украшаться."

Москву представлял себе Мелетий в виде старого дитяти, которого можно ублажать побрякушками. Подарки эти, видимо, не были даже приняты. В музеях Москвы их не находим. И русский патриарх никогда их не употреблял. Родственников Мелетия в Москве даже обвинили, по-видимому, в шпионаже и посадили в тюрьму. Мелетию пришлось потом писать плачевные письма о них царю: "Державный царь! в чем таком погрешил мой архимандрит, мой сын, который для услуги твоему царству пришел туда с большими трудами, усилиями и опасностями?... Ты же православнейший и благочестивейший царь, за которого мы день и ночь молим и призываем Господа, готовы даже пролить кровь и положить душу, который один на земле - наш щит, наша слава, похвала, утешение, помощь - ты ли заточаешь нашего сына?.. Освободи, державнейший царь моего сына и с ним освободи и мою душу, огорченную и унывшую.".. Это писалось уже спустя три года, когда из Москвы выпустили только одного Иоанна-чтеца, и он вернулся не только без ожидаемых даров, но и с долгами.

Москва была непримирима. Соборный акт 1593 г. решили положить под сукно, как бы его и не бывало. От широких кругов (строго говоря от всех) его скрыли, замолчали. Решили по-прежнему стоять на своем Московском постановлении, т. е. считать себя на - 3-м месте. Патриарх Иов в своей "повести" о царе Феодоре Ивановиче пишет (умалчивая об акте 1593 г.), что при учреждении патриаршества Московскому патриарху определили "быти четвертому патриарху, вместо же папино КПльский патриарх начат нарицатися" (т. е. по отпадении пап). Следовательно, это тоже 3-е место после КПля и 4-е лишь при учете отпавшего 1-го места Римского папы. В своем тенденциозном (в русском смысле) "известии" об учреждении русского патриаршества, патр. Филарет проговаривается, что русскоvу патриарху назначено место после иерусалимского. Очевидно, что фактическое положение (т. е. 5-е место) в 20-х годах ХVII века стало уже привычным, вопреки московской теории. Однако неприятный акт собора 1593 г. оставался скрытым, и патр. Никон с изумлением узнал о его существовании. Он велел перевести его ученому монаху Епифанию Славинецкому, читал на соборе 1654 г. и впервые напечатал в "Скрижали." Стало быть, после смутного времени русская церковь смирилась, и фактически признала сгоряча бойкотированное ею решение восточных патриархов.

Так утряслась история с учреждением русского патриаршества. В ней сказались со всей яркостью: а) теократическое самосознание московской царской власти по отношению к делам православной церкви, и б) законопослушная смиренная отданность воли русской иерархии своей национальной государственной власти.

Сказалась и внутренняя неподвижность иерархического уклада русской церкви. Титул патриарха не изменил хода церковных дел. Исторически мы остались в пределах того же московского периода истории русской церкви, приконченного лишь реформами Петра Великого.

Но законченность идейную, символическую патриаршество русской церкви, конечно, дало. Выявлена формально автокефалия русской церкви. Междуцерковная честь ее поднята до уравнения с другими патриархами. И все это внешне внушалось народной массе в подробностях патриарших облачений и церемоний. Митра с крестом. Мантия из бархата - зеленого или красного. Саккос с наперстником. Амвон в 12 ступеней, вместо прежних 8-ми. До этого момента и у греков и у самих русских, хорошо осведомленных в церковных делах, могло оставаться сомнение: тверда ли канонически автокефалия русской церкви dе jurе? Не открыта ли она, при случае, для упрека в ее самочинности, а потому и незаконности? Церемониальное облачение ее в патриаршие одежды прогоняло и тень сомнений.

 

Иов - Патриарх. (1689 - 1605 г.)

Облюбованный Годуновым кандидат в митрополиты и затем патриархи - Иов, в мире Иоанн, был обладателем выдающихся качеств как священнослужитель. Он не мог ими не прославиться и не блистать как своего рода артист среди людей бесталанных. Но боевых и волевых свойств в его характере не было. Это определило весь его жизненный путь в высокотрагический момент колебания и падения русской государственности. Патриарх Иов вел себя с достоинством, но оппортунистически покоряясь обстоятельствам. Происходя из посадских людей города Старицы, он стал монахом местного Успенского монастыря. При нем в 1556 г. Иван Грозный отнял город Старицу у местного удельного князя Владимира Андреевича и приехал посмотреть на свое новое владение. Иов в это время уже был первым чтецом и певцом в монастыре. Царь обратил на него благосклонное внимание, после чего Иов был сделан архимандритом, а в 1571 г. в том же звании переведен был в Москву в Симонов монастырь. В 1575 г. сделан архимандритом царского Новоспасского монастыря в Москве, а в 1581 г.хиротонисан во епископа Коломенского. В 1586 г. стал архиепископом Ростовским и в том же году возглавителем русской церкви, митрополитом Московским, а в 1589 г. и патриархом.

Популярность Иова, оправдывавшая его быструю карьеру, объяснялась его внешними свойствами, соответствовавшими вкусам широких русских кругов. Он был необыкновенным артистом в исполнении православного богослужения. Его биограф выражается так: "Прекрасен в пении и во чтении, яко труба дивна всех веселя и услаждая." Он и сам, видимо, этим особенно вдохновлялся и наслаждался. Наизусть читал Псалтирь, Апостола, Евангелие. Во время крестного хода Богоявленского водосвятия все длинные молитвы - наизусть. Литургийные молитвы даже Василия Великого - наизусть. Что особенно удивительно, необычайно длинные коленопреклоненные молитвы Пятидесятицы - тоже наизусть, и столь доброгласно и с умилением, что и сам плакал и заражал слезами всю церковь. Был нелицемерный постник, на удивление никогда не принимал вина, и еще более удивительно для того времени - ежедневно для себя совершал литургию. Биограф обобщает его многостороннюю исключительность на фоне серединной обыденности словами: "во дни его не обретеся человек подобен ему, ни образом, ни нравом, ни гласом, ни чином, ни похождением, ни вопросом, ни ответом," словом, человек из ряду вон выдающийся. Натура явно славянски эмоциональная, эстетическая, но не актер и не фарисей. Опять-таки на удивление мягок в обхождении, гуманен, милосерд, нестяжателен, раздавая все церквам и бедным; после смерти нашли у него всего 15 рублей.

Патриарх Иов не был человеком собственной инициативы, собственных идей и планов. Он был традиционалист и консерватор, но определенно в духе и в перспективах творческого консерватора митр. Макария. Иов исповедывал идеологию "Москва - III Рим." Он высказал ее и в "Своем Завещании" и в "Повести о царе Феодоре Ивановиче." Патр. Иов активно продолжал поэтому идти по стопам митр. Макария, умножая славу русской церкви путем канонизации новых русских святых. В 1588 г. он канонизировал Василия Блаженного. В 1591 г. провел всероссийское празднование лишь местно чтимого Иосифа Волоколамского. В 1595 г. вместе с открытием мощей прославлены казанскне святители Гурий и Варсонофий, а мощи святителя Германа перенесены ради миссионерских целей на другую сторону Волги в Свияжск. Мощи митр. Филиппа II из Тверского Отроч-монастыря в 1591 г. перенесены в Соловки, и установлено ему местное празднование. В 1598 г. в Новгороде открыты мощи вместе с канонизацией преп. Антония Римлянина. В 1600 г. прославлен пр.еп. Корнилий Комельский. Местное прославление установлено князю Даниилу Московскому, основателю Данилова монастыря, и князю Роману Владимировичу Углицкому.

Возвышение титулов архиерейских кафедр произведено было в связи с самым учреждением патриаршества. После украшения титулом митрополий Новгорода и Ростова теперь признаны митрополиями кафедры Казанская и Крутицкая (прежняя Сарско-Подонская). Архиепископиями наименованы кафедры: Вологодская, Суздальская, Рязанская, Тверская, Смоленская. Нижегородскую кафедру временно занимал до 1593 г., со свойственным уже ему титулом "архиепископа," Арсений Элассонский, пока он не вернулся в Грецию вместе с греческим митрополитом Дионисием в 1593 r. В Астрахани открыта епископия в 1602 г. Из проектированных при учреждении патриаршества еще 8-ми епископий открыты в 1589 г. только две: Псковская и Корельская. С трудом преодолевалась исконно-русская тенденция малочисленности архиерейских кафедр.

В связи с расширением колонизационного и государственного влияния русского элемента на обширных пространствах северо-востока России шло и заметное усиление вообще никогда не прекращавшегося миссионерского насаждения и укрепления православия. Приморско-прибалтийские окраины новгородской области, подвергавшиеся в эту эпоху усиленным нашествиям и оккупациям со стороны Швеции, были поручены специальному обслуживанию Корельской епископии, подвижный центр которой базировался на Олонецкий край. Там не только охранялось существующее православное население, но продолжалось и крещение карелов и финнов. По выспренному выражению патр. Иова, "капища эллинские сокрушались."

Завоевательное распространение по Волге, после казанского края простершееся и на астраханский край, отозвалось и в Закавказьи вспыхнувшими надеждами на скорое освобождение от турецко-персидского ига православной Грузии, потерявшей христианскую защиту с момента падения КПля (1453 г.). Процедура учреждения патриаршества в Москве совпала с прибытием в 1586 г. на Москву грузинского царевича Александра с ходатайством к царю Федору Ивановичу о принятии Грузии в состав Российской Державы. В принципе Москва имела смелость на это дать согласие. Но пока реальная связь с Москвой осуществилась лишь в церковно-миссионерской форме. По ходатайству того же грузинского царевича, в 1588 г. послана была туда миссия "для исправления православной веры христианской." Москва посылала двух священников из Москвы, двух монахов из Троице-Сергиевской Лавры и трех иконописцев. Чем Москва могла послужить угнетенной грузинской церкви? Конечно только рекомендацией и предложением своих собственных обычаев и своего культового благолепия. В своем письме к царю Александру, митрополиту Николаю, всем архиепископам, епископам и всему освященному собору Иверской церкви, патриарх Иов, между прочим, пишет о форме крестного знамения на Москве и рекомендует его грузинам. Это - двуперстие: "молящеся, креститися подобает двема прьсты... съгбение прьсту именует сшествие с небес, а стоящий перст указует вознесение Господне; а три персты равны держати - исповедуем Троицу Нераздельну: то есть истинное крестное знамение." Из этого видно, что Москва жила и мыслила на уровне Стоглава, не предчувствуя потрясений, причиненных ей новшествами патр. Никона.

 

Политическая роль патр. Иова.

Время патриархов совпало поначалу со Смутным Временем и выдвинуло их в политической жизни России на первое место. Но как только "земля успокоилась," патриархи снова, в духе русской православной церкви, не цепляясь за политику, сошли на роль смиренных царских богомольцев. Церковь, однако, по-прежнему стояла очень близко к делам государственным. Флетчер о данном моменте свидетельствует, что патриарх с митрополитами и епископами систематически по пятницам заседает на Совете у царя. И царь выслушивает мнения патриарха и других духовных лиц раньше мнения бояр. Патр. Иов служил царю Федору с горячей преданностью. Начиная с Карамзина, почти все историки обвиняют Иова в человекоугодничестве. Получив патриарший титул из рук Б. Годунова, Иов был его последовательным приверженцем. Имя Иова поэтому неотделимо связывается с ролью Годунова в загадочном деле внезапной смерти 15.V.1591 г. царевича Димитрия. Официальная летопись гласит, что царевича убили агенты Годунова, а все следствие о деле было годуновской подделкой. Жители города Углича потерпели жестокие наказания: отрезания языка, ссылки в Пелым и т. д. Следователь боярин Василий Щуйский свалил всю вину на жителей Углича, действовавших по наущению бояр Нагих. Царь направил дело на отзыв патр. Иову. Патриарх не внес никакой ревизии, подо всем подписался: "пред государем - царем Михайлы и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная. Царевичу Димитрию смерть учинилась Божиим судом." Последнее выражение явно дипломатическое. Что касается казней, Иов пишет: "чинить казнь дело государя, а наш долг молить Бога за государя." Проф. Платонов, признающий следственное дело тенденциозным, ни в чем, однако, специфически не обвиняет Иова. Иов просто лояльно следовал за официальной истиной. Наши историки Щербатов и Костомаров считают и дальнейшую роль патр. Иова в выборах на царство Бориса его благодарной расплатой за возведение в патриархи. Но ничего лично своего в угличское дело Иов не внес. Он просто шел за политической акцией боярства, не им выдуманной.

Царь Федор скончался 7.I.1598 г. Умирая, он завещал царский венец своей супруге, царице Ирине Федоровне (Годуновой). Царскую Думу завешал ведать: патр. Иову, Борису Федоровичу Годунову и боярину Федору Никитичу Захарьину-Юрьину. Но царица, приняв на мгновение корону, ушла от ее бремени, спешно постриглась в монахини под именем Александры. Народу приходилось присягать уже не царице, а Думе. Привели к присяге. Народ не хотел "коллектива," ждал лица царя или царицы. Посему делали вывод, что, если Ирина Федоровна постриглась, пусть царем будет брат ее - Борис Федорович. Дьяк Иван Тимофеевич говорит, что патриарха даже понудили пойти в Новодевичий монастырь просить инокиню Александру, чтобы она благословила брата на царство.

Б. Годунов, как известно, несколько раз отказывался. С его стороны это была демагогическая методичность. Упрямством он вызвал более авторитетный орган его приглашения - Земский Собор 1598 г. В спешке собраны только московские делегаты, но целых 470 человек. На соборе патриарх, отражая общий сговор, заявил: "а у меня, Иова патриарха и у митрополитов, архиепископов, епископов и всего освященного собора, которые при преставлении царя Федора Ивановича были, мысль и совет у всех один, что нам мимо Бориса Федоровича иного государя никого не искать и не хотеть." На том и порешили. И пошли в Успенский собор петь молебен, чтобы Бог даровал царя. Потом умоляли Бориса. Такая церемония длилась три дня, после чего Борис согласился. Но, предвидя трудности укрепления авторитета своей династии, он потребовал составления особой "Уложенной Грамоты." Она была составлена, подписана патриархом, всей Думой и положена в раку святителя Петра. Написана новая форма присяги со страшными заклятиями. Присягу принесли все в Успенском соборе. Послано особое послание по всем церквам - молиться за царя Бориса. Для коронации, назначенной в сентябре, составлен был новый текст молитв.

Но Борис был "реалист." Одних церковных гарантий ему было мало. В борьбе за укрепление престола он скоро перешел к гонениям на "врагов," к ссылкам, к террору. Патр. Иов, ставленник Бориса, на фоне общего беспокойства оставался молчалив и лоялен. Тогда раздались упреки: "что, отче святый, новотворимое сие видиши, а молчиши?" Патриарх внутренне страдал, но внешне ни на что не решался. По словам летописца, "день и нощь со слезами непрестанно в молитвах предстоял в церкви и в кельи своей; непрестанно пел молебные пения собором, с плачем и великим рыданием; также и народ с плачем молил, дабы престали от всякого злого дела, паче же от доводов и ябедничества, и бе ему непрестанные слезы и плач непостижимый."

Началась смута...

P. S. 

КАРТАШЕВ АНТОН ВЛАДИМИРОВИЧ (1875 - 1960), богослов, историк церкви, обер-прокурор Святейшего Синода (июль-август 1917), министр исповеданий Временного правительства (1917), профессор Свято-Сергиевского Богословского института в Париже.

https://drevo-info.ru/articles/21138.html

27 сентября, 2018 - 16:13